Одинокий автомобиль упруго катился по черной дороге через пустыню, словно разрезая ее на две части. "Если смотреть сверху, то похоже на застежку "молния", — подумал Максим. Интересно, а эти молния сейчас застегивается или расстегивается?
Он сидел на заднем сиденье и смотрел в окно. "Свои" 500 километров он недавно закончил, и теперь за рулем сидела Ира.
Максим специально перебрался назад, чтобы поспать, но не спешил ложиться, смакуя эти моменты на границе сна. Сон был наградой, как пирожное в детстве, и Максим хотел съесть его медленно, а не просто "кинуть в топку". Хотелось войти в сон плавно и внимательно, а не провалиться в тяжелое небытие.
Прямо перед ним на спинке переднего кресла висела белая пляжная сумка с изображением индейца. Свет играл в складках ткани, и казалось, будто индеец слегка улыбается, словно предлагая что-то или приглашая куда-то. Максим тоже чему-то улыбнулся и снова повернулся к окну.
Красная земля с пушистыми зелеными кочками, большие древовидные кактусы в рост человека, далеко на горизонте горы, а за ними другие, повыше. Хотя Максим смотрел на эту картину уже много часов, она по-прежнему волновала его. Словно щекотала какие-то особенные сенсоры его существа. Вероятно, когда говорят "дух захватывает", то имеют в виду что-то подобное. Неясно правда, кто его захватывает, как и за что.
По обе стороны дороги, примерно в 30 метрах шел непрерывный проволочный заборчик в метр высотой. Заборчик был прозрачный и почти незаметный. Иногда даже казалось, что его нет, но потом становилось ясно, что заборчик теперь чуть дальше и глаза надо фокусировать иначе. Изредка встречались ворота. Почти все они были закрыты, и на некоторых помимо замка висела табличка "Въезд только по пропускам". Получалось, что дали и горы были недостижимы как мираж. Смотреть можно, потрогать нельзя.
Максим вспомнил, что читал какой-то роман, где люди жили в больших шарах над поверхностью земли. Внутри шара можно было попасть в Лондон, Нью-Йорк и другие крупные города, но по сути эти была виртуальная реальность. Ты вроде бы шел по тротуару вдоль Сены, а на деле был внутри бетонного блока.
"Может и здесь также?" — подумал Максим. Может пустыни и гор нет, а есть лишь эта трасса, вокруг которой показывают очень качественно смоделированную компьютером реальность. А может и трассы этой нет и машины, а мы просто сидим на диване где-то совсем в другом месте?
Его внимание привлек парящий в небе орел. Сделав несколько кругов, он отвесно спикировал, но затем, словно передумав, снова взмыл вверх и скоро исчез из виду. Максим вздрогнул — ему показалось, что рядом с ним очутился кто-то еще. Или он сам куда-то переместился. Он сердито посмотрел на индейца с пляжной сумки, словно этот тот был всему виной и вдруг замер. Индеец больше не улыбался. Он смотрел прямо на Максима и был очень серьезен.
Максим ощутил странное оцепенение — он не мог пошевелиться словно расстояние между командным центром, где отдаются приказы частям тела и самими этими частями стало очень большим. С другой стороны шевелиться не особенно хотелось, спокойствие индейца и какая-то глубинная ясность в его взгляде завораживали и притягивали.
Сомнений не было — лицо на сумке ожило и дышало, как если бы индеец сидел напротив него за столом. Возраст его был неопределенный. Может лет 40, а может и 70. На лице его были замысловатые узоры, похожие на орнамент, который Максим видел в какой-то книжке у Иры. Но главной была именно эта спокойная ясность, исходившая от него и из него. Максим вдруг почувствовал у себя внутри много складок, вроде тех, что были на сумке, и складки эти сейчас начинали разглаживаться. Словно в течение жизни он сжал много маленьких кулачков внутри, и сейчас они расслаблялись, принося ясность и незнакомую раньше свободу. Вернее, знакомую, но давно и накрепко забытую. И еще было ясно, что индеец знает про него, Максима, гораздо больше чем он сам.
Максим слегка помотал головой и несколько раз моргнул.
— Это ведь все на самом деле происходит, — подумал он.
— Да, — пришла мысль-ответ. Несмотря что она возникла в его голове, Максим понял, что это ответил индеец. Его нарисованные губы не двигались, но лицо по-прежнему дышало.
— Ты меня слышишь? Мы можем общаться? — решил еще раз проверить Максим.
— Да.
— Я Макс. Как тебя зовут ?
Казалось, что индеец усмехнулся, и возникла пауза.
— Можешь называть меня "Калеб".
— Калеб. Это разве индейское имя?
— Я такой же Калеб, как ты Максим, т.е. никакой. Индеец — это просто ближайшая доступная в данный момент форма, позволяющая нам встретиться привычным для тебя образом. А "Калеб" — это просто ближайшая доступная твоему уму звуковая интерпретация той вибрации, которую я транслирую. Подобные звуковые обозначения, которые вы называете именами, сейчас не нужны, они только усложняют коммуникацию, но ты по-другому пока не умеешь.
Максим помолчал, переваривая "услышанное".
— Зачем ты пришел ко мне?
— Я всегда подхожу, когда кто-то из вас "поднимает руку" или приоткрывает глаза. Можно сказать, это моя работа. — Максиму снова показалось, что индеец усмехнулся. — Когда вам удается выйти хотя бы ненадолго из под власти вашего ума, который вы считаете собой, то появляется возможность вступись с вами в контакт. Вы как ученик, который поднимает руку, и учитель к нему подходит. Так что по сути я пришел потому, что ты меня позвал. Тебе это непонятно, так что просто считай, что пришло время.
Голос Калеба по-прежнему звучал в голове Максима как мысли. Но не было никаких сомнений, что это диалог с кем-то, а не тот театр одного актера, к которому он привык.
Ваша жизнь подобная такой же трассе, — продолжал Калеб. Сначала вам кажется, что дорог много, но потом вы обнаруживаете, что она всего одна — от дома на работу. И сойти с нее очень трудно, для большинства невозможно. Как только они приближаются к краю, включаются ограничители — становится некомфортно/неуютно/страшно. Окружение и привычки пытаются вернуть их на прежний курс.
Красивые миражи впереди и по краям манят, но они призрачны и отдаляются соразмерно вашему движению. Собственно и движения нет, вы просто стоите на движущейся ленте, перебираете ногами и смотрите на проекции по сторонам.
— Что же делать?
— Съезжать с дороги.
— И что — без дороги будет лучше?
— Без дороги можно сказать, что хоть что-то действительно будет. Потому что сейчас ничего нет. Все, что ты привык считать своей реальностью — просто мираж.
— Не понимаю, — помотал головой Максим.
— У тебя бывали навязчивые сны? Когда тебе снится что-то не очень приятное уже не в первый раз, но сюжет никак не удается изменить? Как будто ты регулярно попадаешь колесом в одну и ту же яму. Каждый раз ты чертыхаешься и точно запоминаешь, где она, чтобы больше это не повторилось. Но в следующий раз вспоминаешь об этом слишком поздно, в лучшем случае за мгновение до того, как колесо уже летит в нее.
— Кажется бывали. Что ты хочешь сказать?
Калеб молчал и внимательно смотрел на него.
— Что этот разговор уже был? — спросил Максим, и внутри у него странно похолодело.
— Да, — кивнул Калеб. Мы говорили с тобой уже много раз. Декорации меняются, но суть та же. И вот этот самый момент дежа-вю тоже.
— Но я вообще ничего не помню. Как такое может быть? — растерянно спросил Максим.
— Ты быстрый и шумный. Но кое-что все-таки помнишь, потому мы снова встречаемся сейчас.
— Снова неясно…
— Дорога присутствует лишь в твоем уме. Она есть только, пока ты о ней думаешь. Однако поскольку думаешь ты о ней постоянно, она есть в твоей жизни всегда.
В твоем детстве, когда еще не было Интернета, фильмы и музыку записывали на специальные кассеты с магнитной лентой. Когда вы приходите в этот мир, то скоро обнаруживаете, что все вокруг смотрят какую-то кассету, которая в них вставлена. И дают вам посмотреть. И вскоре у вас уже появляется своя кассета, похожая на остальные. Это и есть дорога.
— Кассеты? — недоверчиво спросил Максим.
— Я транслирую знание, а твой ум интерпретирует его через имеющийся у него конструктор, выбирая наиболее подходящие детальки. Сейчас он выбрал кассеты, что весьма примитивно и искаженно, хотя в целом идею отражает.
— Но кассеты записываются заранее и потом их просто смотрят — выходит наша жизнь предопределена?
— Да, но смысл этого предопределения не такой, как вы его видите. Вы всегда спотыкаетесь об это, хотя здесь нет ничего обидного, как впрочем его нет нигде. Рассказывать сейчас не буду, еще рано.
— Ладно. Так что делать — найти правильную кассету?
— Правильной кассеты нет. Люди ее ищут и многие ваши так называемые "учителя" им ее продают. Любая кассета — это какая-то дорога. Она может быстрее привести к нужной точке, но только все эти "нужные точки" по сути мало отличаются. Просто разные входы на кладбище. Если продолжить аналогию с кассетами, то можно использовать видеокамеру из твоей молодости. Эта камера могла воспроизводить видео с вставленной в нее кассеты, а могла смотреть и записывать на эту кассету то, что "видит". "Съехать с дороги" означает перестать воспроизводить кассету и начать просто смотреть.
— Хорошо. Но все-таки почему я ничего не помню, если мы уже говорили?
— Потому что трасса хорошо освещена, на ней удобные заправки и магазины, рядом едут твои друзья, вам пока весело, кажется, что вы движетесь, и вроде бы даже известно куда. Чтобы съехать с трассы надо прежде всего замедлиться, а на трассе есть минимальное ограничение скорости. Когда начинаешься ехать медленнее, тебя начинают подгонять, другие участники, специальные службы, и вскоре ты снова так увлекаешься дорогой, что забываешь обо всем другом.
Максим задумался. С одной стороны внутри звучал знакомый ему с детства рациональный голос, который упорно старался как-то объяснить происходящее, найти несостыковки и придумать вопросы. С другой стороны он всем существом ощущал совершенно невиданные ранее спокойствие и ясность. Они были абсолютно реальные и через них возникала какая-то инстинктивная уверенность, что происходит что-то важное и правильное.
— Как же быть? — спросил он наконец. — Как можно замедлиться достаточно, чтобы съехать?
— Трасса находится в твоем воображении и сначала надо съехать с нее там. После этого в жизненном сценарии откроются недоступные ранее повороты и ответвления.
— А как съехать в воображении?
— Ты уже начинаешь это делать. Сначала происходит созревание, далее это созревание проявляется чистым желанием и возникают конкретные способы. Сами по себе они не так важны.
— Что же получается — мы в большинстве своем мы просто сами не хотим съезжать?
— Не хотите. Но это не значит, что с вами что-то не так. Каждое дерево ждет свою весну, чтобы распуститься.
— А что мне делать дальше? Я снова все забуду?
— Ты почувствуешь что делать. Уже скоро. А сейчас тебе пора идти.
"Пора", — снова сказал Калеб и положил руку ему на плечо.
Максим почувствовал, что возникает какое-то смутное постепенно усиливающееся беспокойство. Словно нечто требовало, чтобы на него обратили внимание. И этим вниманием был он сам, поручить задачу было некому.
Наклонившись над ним, Ира теребила его за плечо: "Макс, вставай. Нам пора. Пора, слышишь? Ну ты чего? Куда провалился-то? Пора У меня массаж через полчаса, а мы еще не завтракали. "
Максим привстал на локтях. Он лежал на шезлонге в тени большого пляжного зонтика. Похоже стояло раннее утро, поскольку кроме них на пляже еще никого не было. Только черный уборщик в облегающем белом комбинезоне что-то объяснял парочке ухоженных пенсионеров.
Ира сложила пляжную циновку и теперь завязывала на ее концах тесемочки, чтобы она не развязалась.
— Вроде не поздно легли вчера, чего тебя так разморило? Я уже и поплавала и позагорала, ты все дрыхнешь тут. Пошли завтракать, давай тебе кофе возьмем. Захвати мою сумку, у меня руки заняты.
Макс повернулся, взял висевшую под зонтиком белую сумку с принтом индейца, и они пошли в сторону отеля.
— Чего хоть снилось, помнишь? — улыбнулась Ира. — Опять погони, мотоциклы, приключения ? А я там была?
Максим помолчал, покосился на сумку с индейцем и несколько шагов прошел молча.
— Вроде того, ага, — наконец ответил он. — Как-нибудь расскажу.
— Поняятно, — Ира широко засмеялась и обняла его.
— Максим улыбнулся, обнял ее в ответ, и они вошли в тенистую арку центрального входа, над которой красовались полукругом огромные красные буквы "Kaleb Resort and SPA".