В книге о приключениях нет приключений, в учебнике математики не найти математики, а в сборнике рецептов отсутствует еда.
Приключения, математика и еда возникают в каждом конкретном уме, который интерпретирует напечатанные символы букв согласно соответствиям, загруженным в него жизненным опытом. И если нужных соответствий пока нет, то возникающий смысловой мостик ведет не туда.
Если мы никогда не пробовали манго, то наш ум будет заменять слово “манго” на “тропический фрукт”. Если мы по-настоящему не любили, а наше внимание не покидало контур личности, то слова “любовь” и “духовность” будут концептуальными абстракциями. Первое будет означать что-то вроде сильной межличностной симпатии и привязанности, а второе — нечто размытое и/или философско-религиозное.
Если же мы начинаем использовать такие слова как Бог, Истина, Правда, Пустота, Вечность и т.п., то тропинка смыслов становится и вовсе скользкой. И все же, несмотря на это, люди пишут и читают о Боге/Правде/Истине. Зачем?
Хотя "Дао, выраженное словами не есть истинное Дао”, и сами по себе слова не могут охватить и передать Истину, они, тем не менее, позволяют указать направление, в конце которого сверкает ее ускользающий отблеск. Именно он помогает автору подобрать слова, и составить их в нужном порядке так, чтобы в промежутках между ними хотя бы иногда возникало эхо Великой Тишины. В этом случае оно будет отражаться внутри читателей и звучать через них дальше.
Марсель Пруст писал об этом так: “В реальности каждый читатель читает в самом себе. Книга — это только своего рода оптический инструмент, предоставленный чтецу, чтобы последний распознал предметы, которых без этой книги, быть может, он не отыскал бы в своей душе.”