Как-то вечером, Сережа с Майей, так звали его подругу, шли на променад к морю и зашли по дороге к непальцам. Внутри магазинчик оказался узкой комнатой, все стены и потолок которой были завешаны шапками, носками, сумками, жилетками, варежками, кошелечками и разными другими поделками. На прилавке стоял поднос со стопками и бутылка без этикетки.
— Привет, — весело сказал тот непалец, что был постарше, и широко улыбнулся. — У меня сегодня умер отец. Выпейте с нами. Я хочу вас угостить.
— Простите. Я очень сожалею, — Сережа растерянно поглядел на улыбающихся непальцев, потом на Майю.
Непальцы улыбнулись еще шире.
— Я знаю — для вас странно, что я радуюсь, — кивнул непалец. — У нас другая культура. Мы считаем, что тот, кто умер — закончил очередной круг и пошел дальше, а может даже полностью освободился из цикла перерождений. Я знаю, что во многих культурах люди плачут, когда умирают их близкие, но мы радуемся. Мы почитаем смерть, как великое и радостное событие. А горевать кажется нам странным и даже нечестным. Ведь когда мы говорим, что горюем о человеке, то на самом деле мы горюем о себе. Я говорю — “о! мне так жалко его или ее…”, но на самом деле это значит, что мне жалко себя. Я как бы говорю “Как же я буду тут дальше без этого человека?”. Это нормально, но тогда стоит это иначе называть. А за того кто ушел, можно только порадоваться.
Все эта история пронеслась в памяти буквально за мгновение. А потом Сережа оказался в знакомой вагонетке аттракциона, которая медленно поднималась на стартовую точку. “Кажется, я уже это вспоминал”, — подумал он, — но где?
У кого-то рядом заурчал живот. Кто-то прерывисто вздохнул. В тишине раздался тихий, но отчетливый голос Игоря: “Ваше путешествие начинается. Я желаю вам честности и смелости. Помните, что для того, чтобы открыть новые континенты, вам нужно отпустить из виду знакомые берега.
В колонках заиграла музыка, это были барабаны или бубны и какое-то этническое завывание. Сереже представились туземцы у костра.
“Начинаем дышать” — скомандовал Игорь, и зал шумно задышал.
Темп у всех был разный и это мешало, но вскоре Сереже удалось сфокусироваться на собственном ритме, и все остальные звуки отодвинулись куда-то на периферию внимания.
Музыка стала громче и барабаны застучали чаще. Голова начала слегка кружиться, но это было даже приятно, и Сережа задышал еще быстрее. Вскоре он почувствовал, будто дыхание упирается в какую-то преграду. Он сбавил темп и почти сразу же замелькали мысли, что стоит вернуться к нормальному дыханию, потому что происходит что-то неправильное. Поскольку возникший дискомфорт не был критическим, Сережа продолжил дышать в прежнем темпе. Он заметил, что губы и пальцы на руках стало странным образом сводить и скрючивать. Это его напугало и он снова чуть снизил темп, но неожиданно услышал прямо над ухом хриплый шепот Игоря: “Серега, молодец. Ритм не снижать. Руки-крюки — это нормально. Жми дальше.”
В голосе Игоря было что-то такое, от чего в горле возник комок, а глаза под повязкой увлажнились. Сереже вспомнился байдарочный поход в школе. Нечто подобное он испытывал при общении с инструктором — суровым, но веселым мужиком, который за время похода стал для многих кем-то вроде отца.
Следом за слезами пришла какая-то исступленная бравада. Ему вспомнилось выражение “грудью на амбразуру”, и дыхание само по себе ускорилось. Ему показалось, будто он отрывается от земли и привычные ощущения тела потерялись.
Сбоку кто-то завыл, а на другом конце зала яростно закричал. Сережа с удивлением отметил, что почти не прикладывает усилий к дыханию. Казалось, что тело поняло, что от него требуется и само поддерживало нужный ритм. В животе что-то зашевелилось и стало медленно подниматься. Выше и выше, через грудь и горло. Рядом раздались всхлипы, а музыка стала более воинственной и яростной. В горле происходило что-то странное — казалось, что там быстро формировался шар, который рос, пульсировал и требовал выхода. Сережа почувствовал, что ему хочется кричать. Поначалу робкое и осторожное желание быстро набирало силу, шар толкнулся выше и сдерживать крик, размышляя о приличиях, было уже невозможно.
Сережа открыл рот и крикнул. Сначала осторожно, как бы проверяя что будет. Этого первого осторожного звука оказалось достаточно, чтобы отпустить психологический тормоз и заорать уже по-настоящему. Почти сразу этот крик перерос в страшный звериный вой, вместе с которым пришла пьянящая сила. Судя по звукам вокруг, в зале уже творилось что-то невообразимое, но Сереже было все равно.
Перед ним стали возникать разные истории из прошлого — школьные драки, конфликты с учителями, товарищами и начальством на первых работах, какие-то стычки с автомобилистами на дорогах. Во всех поднимающихся сюжетах он ощущал себя проигравшим и слабым, в нем просыпалась боль от унижения и обида. Многие из историй были так давно, что он уже много лет их не вспоминал. Но если раньше они вызывали саднящую боль и надолго портили настроение, то сейчас с ним была неведомая ему прежде сила. Когда возникала очередная ситуация, он направлял на нее луч этой силы, и под ним болезненная история рассыпалась в пыль, сменяясь следующей. Одна за одной перед ним проплывали зарисовки из раннего детства, школы, университета и даже несколько сцен из Вайме.
Вместе с рычанием и воем изо рта выходил какой-то мутный затхлый поток. Физически его не было, Сережа потрогал лицо рукой, но облегчение возникало самое настоящее. Было совершенно ясно, что нужно его максимально выдавить, поэтому Сережа продолжал кричать. Когда же поток стих, и последний сюжет разлетелся на атомы, впереди появилась большая кобра. Она смотрела прямо на Сережу и раздувала капюшон. Он закричал, призывая силу, и ринулся на кобру, ожидая, что она разлетится как и все ситуации. Но она продолжала смотреть на него, и когда он был уже совсем близко, она вдруг сжалась, а затем стрелой нырнула в его широко открытый от крика рот.
На мгновение все стихло, а затем внутри что-то завозилось и закрутилось, продвигаясь книзу. Он продолжил кричать, чувствуя, как кобра продвигается все ниже, и он стал помогать ей, поняв каким-то образом, что ее необходимо выдавить из себя естественным образом снизу. Фазы напряжения и расслабления накатывали на него волнами, и вдруг он явно ощутил, что он — это его мама, а кобра — никакая не кобра, а маленький Сережа. Он чувствовал маленького себя, испуганного и сжатого в родовом канале, одновременно был мамой, которая тужилась, и тем, кто все это наблюдает. Время утратило привычные свойства, так что невозможно было понять, сколько продолжался этот процесс. Сережа почувствовал, что силы его уменьшаются и чтобы закончить начатое, нужно поднажать. Ускорив дыхание, он напряг живот еще сильнее и ощутил, что еще один “мутный ручей” вышел на этот раз снизу. “Как бы тут не обосраться посреди зала”, — пролетела где-то на периферии мысль, но почти сразу забылась.
Его затошнило, и он, закашлявшись, повернулся на бок и плюнул куда-то не снимая повязки. Желудок несколько раз вывернулся, и хотя физически ничего не вышло, ему стало значительно легче. Кто-то вложил ему в руки салфетку, а к другой руке прислонил ведро, но тошнота уже ушла.
Вакханалия в зале потихоньку стихала, слышались всхлипывания, вздохи и бормотания. Яростная музыка тоже затихла, и протяжный голос запел какую-то печальную песню на арабском. Сережа очутился на твердом ровном песке арамбольского пляжа, глядя, как красный диск солнца вдали закатывается за кромку моря.
Он чувствовал усталость, светлую грусть и непривычное спокойствие. Ясное и мудрое. Как будто на много лет повзрослел и узнал о себе что-то такое, чего не знал прежде.
Он прокрутил все произошедшее и попытался вспомнить примеры, возникавших перед ним ситуаций. Это оказалось неожиданно трудно, если не сказать невозможно. Даже если общий сценарий ситуации вспоминался, то ее эмоциональный заряд ушел, она больше не вызывала его прежней острой реакции. Живые и царапающие переживания стали просто плоскими блеклыми историями, как кадры на длинной пленке. Заводившийся раньше с пол-оборота ожесточенный внутренний диалог с оппонентами теперь просто не начинался. Обидные тогда реплики в собственный адрес либо не трогали его либо не звучали вовсе, как будто прошлое изменилось.
Сережа какое-то время пытался понять природу этого странного эффекта, и в итоге увидел следующее объяснение. Состояние, в котором он находился сейчас, не содержало в себе условий для возникновения тех ситуаций. Под ними просто не было почвы, на которой они могли бы вырасти. Несмотря на то, что ощущалось все именно так, звучало это совершенно фантастически, и он решил задать этот вопрос Игорю.
Музыка стала еще тише, и Сережа заметил, что к нему вернулись телесные ощущения. Болели кисти и пятки, ныла голова. В зале началось движение, и он снял повязку. Свет был выключен, лишь одна шторка наполовину поднята, и в окно заглядывало вечернее небо. Кто-то еще лежал, кто-то уже поднимался и перешептывался. В воздухе пахло благовониями.
Игорь сидел на полу, скрестив ноги. Он снял футболку и отблески огня от большой свечи рядом играли на его теле и лице, оставляя резкие тени и делая его похожим на старика. Он выглядел серьезным и задумчивым.
“С возвращением, засранцы, — тихо сказал он. — Далеко же вы сегодня ходили. Я вас заждался. Если кто-то из новеньких хочет что-нибудь рассказать, можно сделать это сейчас.“
— Я бы хотел… — начал Сережа и остановился. Его голос был таким хриплым, что он его не узнал. В зале засмеялись.
— Молодец, Серега — сказал Игорь. Я не видел все, но то, что я видел — это очень хорошо. Рекомендую сейчас не тратить силы на болтовню. Лучше доехать до дома, записать на бумаге то, что сможешь вспомнить, и лечь спать. Завтра расскажешь, если захочешь или вопросы какие-нибудь появятся. Поверь, так будет лучше. У тебя случилось нечто, и пусть оно разворачивается дальше, не расплескивай его через слова.
Сережа согласно кивнул, говорить и вправду не очень хотелось. Он прислонился к деревянной колонне и прикрыл глаза. Некоторые из новичков рассказывали свои переживания, но он их не слушал. Он видел садящееся за морем солнце, чувствовал прохладу надвигающейся ночи, и слышал арабскую песню. Люди что-то говорили, кто-то смеялся, но все это было далеко.
Он пришел в себя от прикосновения — Полина раздавала телефоны. Зал уже почти опустел, так что он поднялся и пошел в выходу. Медленно, словно вспоминая, что это такое — ходить.
У выхода из зала его ждал Николай.
Сережа хотел что-то сказать, но тот показал жестом, что слов не надо и просто его обнял.
— Молодец. Завтра увидимся.
Выйдя из проходной, Сережа почувствовал, что его манит река — отчетливо захотелось подойти к ней. Гранитная колонна набережной приятно холодила руки, он глядел на воду и думал, что впервые в жизни видит реку так, как сейчас — удивительно живой и древней. Он запрокинул голову — сверху на него смотрели редкие облака, звезды и точеная половинка луны.
Все это было знакомым, но вместе с тем совершенно новым. Как же я раньше этого не замечал? Почему я это так не видел?”, — думал Сережа, оглядываясь вокруг.” Несмотря на общую усталость, охрипшее горло, гудящие ладони, пятки и голову, он чувствовал себя легким и очень счастливым.
Черновик, который он писал эти тридцать лет, закончился, и оказалось, что его никогда не было. То, что он считал черновиком, было просто квадратиком, нарисованным в чистовике.
“Будто только родился, — сказал он вслух и засмеялся, услышав хриплый звук собственного голоса. — Здравствуй, мир.”
(img)
Дальше >
При использовании текста обязательно указание автора и ссылка на www.wakeupand.live