Просыпаться после поездки в Бристоль было тяжело. Сережа три раза сдвигал будильник на десять минут, а потом выключил его вовсе. Провалявшись еще час, он все-таки поднялся и поплелся в ванную. Голова была чугунная, во рту ощущался привкус и запах перегара. Вечерние алкогольные разговоры были отдельной дисциплиной, в которой он давно не упражнялся и явно потерял форму.
Душ немного исправил ситуацию, но делать зарядку и медитировать не хотелось категорически. Только после пробежки, которая половину пути больше напоминала “проходку”, он почувствовал, что восприятие возвращается к более или менее привычному состоянию. Воспоминания о вчерашнем разговоре с Костей приятно грели душу. Узел, который последние месяцы только затягивался, сейчас ослаб. Сережа понимал, что предстоит принять еще много непростых решений, а затем превратить их в действия, но после вчерашнего разговора все это не пугало. Он увидел, что Костя действительно готов его поддержать.
Концерт, куда они собрались с Кирой, проходил в каком-то лофте, неподалеку от метро “Пролетарская”. Кира прислала адрес и предложила встретиться на месте. Она внесла Сережу в список особых гостей, так что билет можно было не покупать. Мероприятие начиналось в пять, и до выхода из дома Сережа успел хорошо поработать и не менее хорошо поспать. С недавних пор нелюбимый в детстве дневной сон стал естественным послеобеденным времяпрепровождением на выходных.
Собираясь выходить, он надел узкие темно-синие джинсы с кожаным вставками на задних карманах, светлую рубашку с запонками и серые ботинки ручной работы — добычу из давней поездки в Италию с Майей. Они тогда остановились в маленьком городке на озере Комо, и Майя нашла обувную лавку, где старик и сын делали обувь на заказ. Ботинки были интересные, хотя Сережа сам себе казался в них странным и надевал всего однажды.
Несмотря на воскресенье, трафик в городе был плотный, и такси двигалось медленно. Размышляя, как скоротать время, Сережа вспомнил про новую социальную сеть. Попасть туда можно было только по приглашениям от тех, кто уже внутри. На днях товарищ прислал ему такое приглашение, так что двери были открыты.
Идея соцсети заключалась в открытых аудио-конференциях. Они назывались комнатами, и так же, как мы привыкли переключать станции на приемнике, можно было ходить между комнатами, слушать дискуссии и принимать в них участие, если ведущий оставлял такую возможность.
Подобным образом люди в больших офисах иногда ходят из отдела в отдел, погружаясь на время в разговоры знакомых, а порой не известных им коллег. Без какой-то конкретной цели, а просто так. Выловить порой что-то интересное, а иногда порадоваться, что в их личном мире нет таких историй и проблем, как у соседей.
Зарегистрировавшись и подключив друзей из фейсбука, Сережа увидел список текущих эфиров. В основном это были разговоры о стартапах и инвестициях. Имена ведущих и названия комнат были ему слишком знакомы, чтобы заинтересовать, поэтому он продолжил листать список, пока не зацепился взглядом за комнату с названием “Сто лет — не предел, а рубеж”. Эфир организовывал его знакомый из бизнес-среды, остальных спикеров он не знал.
Сережа вставил наушники и зашел в комнату.
— Вот вы сколько собираетесь жить? — спрашивал напористый женский голос. — Ну… Я так не думал… — смущенно ответил мужской. — Вот именно — мы не думаем о таких вещах. А почему, спрашивается? Подумайте прямо сейчас. — Ну… Мне кажется, что нормальная отметка находится где-то около того числа, которое вы вынесли в название этой комнаты, однако… — Стоп, стоп, стоп. Вот видите? Или, вернее, слышите? — засмеялся женский голос. Даже это число произносить как-то неудобно, да? И потом вы еще добавляете “однако”… Ваш ответ хорошо подтверждает мысль, о которой я уже говорила. Мы сами себя программируем. — А вот я бы хотел сто лет прожить, не скрою, — бархатисто протянул другой мужской голос. Он звучал старше, и казалось, что его хозяин улыбается, как Чеширский кот. — Вот, — одобрительно сказал женский. — Только чего так скромно? Почему всего сто? Я вот решила для себя, что проживу сто шестьдесят лет. Я хочу оставить после себя след — детей, книги, фильмы. — Нам остается только порадоваться за вас, — пропел Чеширский кот. — В нашем теле есть такой механизм как апоптоз. Это программируемая клеточная гибель. При получении определенного сигнала, клетка начинает распадаться, и ее остатки поглощаются макрофагами. Этот механизм позволяет нам справляться с вирусами, но его дестабилизация вызывает серьезные патологии. Если мы сможем узнать, как работает апоптоз, мы сможем победить смерть. И последние годы наука делает в этом направлении большие шаги — через пару мгновений к нам присоединится наш сегодняшний эксперт, который расскажет об этом.
— Как я тебя понимаю, Ася, — сказал Сережин знакомый. — У меня тоже очень большие планы на эту жизнь. И без качественного биохакинга они под угрозой. Сейчас мне тридцать три, и моя компания уже делает жизнь миллионов людей лучше. У меня просто дух захватывает от мысли о том, что еще я могу создать в этом мире. И мне совершенно неприемлема идея каких-то биологических ограничений. Природа иногда ошибается, и текущая продолжительность жизни — одна из таких ошибок. Мы должны ее исправить, поэтому я уже три года подряд перевожу 100 тысяч долларов ежегодно на исследования в научный центр профессора Лобова, нашего сегодняшнего гостя. Я считаю, что когда есть что-то, что ты хочешь, то надо идти и влиять на то, чтобы оно делалось. А вот и профессор…
Сережа вышел из комнаты. Тема была интересна, и он ничего не имел против профессора, но тональность дискуссии показалась ему слишком инженерной.
Он немного посидел в тишине, а затем зашел в следующую комнату — “Должно ли искусство делать человека лучше?”. Вопрос показался Сереже странным, но любопытным.
— … поэтому искусство — это как запах. Один прошел и насладился, а другой прошел и не заметил, или вообще закрыл нос, — говорил кто-то из участников.
— Да-да… точно, — подхватил другой голос. — Искусство никому ничего не должно, автор просто говорит с миром и все. Вот как мы здесь сейчас? Мы должны кого-то делать лучше?
— А разве нет? — громко вмешался третий. Судя по тембру и поставленной дикции, он привык много выступать на публике. — Конечно, должны. Иначе где здесь ответственность. Пи;%#, сами знаете, не мешки ворочать. Большую часть современного “искусства” надо гнать поганой метлой, пока не поздно. Многие люди, которые называют себя художниками, опасны для общества. Я бы даже ввел уголовную ответственность.
— Насчет уголовной это, может, слишком, но делать человека лучше — одна из главных функций искусства, я совершенно согласна, — женский голос напомнил директора по кадрам Вайме.
— По-моему, как только слова “искусство” и “должен” оказываются в одном предложении, искусство сразу заканчивается, — обиженно заключил первый голос.
— А вот это, кстати, обычная творческая бесхребетность. Представляете, что будет, если каждый возомнит себя творцом и будет извергать наружу поток своих ментальных фекалий? — Иногда не только ментальных, а вполне настоящих, — хихикнул кто-то.
— Ну и что? Даже самый фекальный поток найдет своего зрителя. И потом, это уже происходит — посмотрите на Инстаграм. — А я давно собираю подписи за закрытие Инстаграма. Люди просто не поняли еще всю опасность. Вот когда инстаграмное поколение подрастет — поймут. Но будет уже поздно. — Я бы хотел все-таки вернуться к потоку… вышеупомянутых масс. А куда, по-вашему, его следует извергать, если не наружу? — Уважаемый, давайте не будем передергивать. Я говорю о том, что люди называют любой свой высер творчеством, пытаются навязать его другим, и никакой ответственности за это сегодня нет. — А как они его навязывают? Кто не хочет смотреть — отписывается. — Вы снова забываете, что речь идет о детях. У них личность еще не сформирована. Молодая девочка смотрит ролик с миллионами лайков, где раскрашенная деваха крутит задницей и раздвигает ноги. Вы хотите такого для вашей дочери? — А причем тут ролик? Мы же про искусство говорим. — А где эта грань? — Господа, мне кажется, мы теряем нить. Знаете, о чем я думаю? По-моему, даже если искусство не должно делать людей лучше, оно по факту это делает, хотя заметить это можно только…
Сережа отключил звук и задумался. После Кириного угощения он особенно отчетливо стал замечать, как некоторые разговоры расширяют и наполняют, а другие сжимают и обесточивают. После первых возникал душевный подъем, хотелось улыбаться и делать дела, а вторые хотелось выплюнуть и заесть первыми.
Этот разговор явно относился ко вторым. Почти все его реплики принадлежали не людям, а химерам. Это они лаялись между собой голосами своих носителей. Произнося очередную реплику, каждый участник думал, что она прояснит омрачения окружающих, выведет их к свету, а ему принесет признание. Но на деле с каждой репликой участники лишь глубже спускались в темный подвал, где они переставали друг друга слышать и рефлекторно отвечали одними тумаками на другие.
Сережа вспомнил разговор с Михаилом в парке и его мысль о вопросах-ловушках. Михаил тогда, сказал, что они бывают замаскированы под важные, но на деле никуда не ведут и только отнимают силы. Он еще процитировал Канта, но эту цитату Сережа забыл.
Поняв, что бродит по чужим ментальным петлям уже почти двадцать минут, он закрыл приложение и включил музыку.