Лето накрыло столицу жарой и ленью. Судя по тому, что на дорогах стало свободнее, многие перебрались на дачи или уехали в отпуска. Рабочие процессы от этого то и дело пробуксовывали, но их участники старались относиться к задержкам с пониманием. Мол “на этой неделе я тебя подожду, а на следующей — ты меня.” Клиентам правда такая философия помогала слабо.
Михаил предложил встретиться около Новодевичьего монастыря. Сев в такси, Сережа включил плейлист Morcheeba c треками разных лет, и погрузился в мысли. Он собирался подумать о предстоящем разговоре, но мысленная река унесла его в другую сторону. “Неужели им не интересно? — думал он, глядя на субботних прохожих за окном. — Неинтересно, что тут происходит? Как, почему и зачем? Но ведь мне тоже было неинтересно еще совсем недавно. Что изменилось с той поры?”
Было странно, что его осознания, казавшиеся ему важными и глубокими, не приближали его к людям, а отдаляли от них. Даже с учетом того, что он дистанцировался по возможности от нерабочих разговоров, общение в прошлых форматах стало для него утомительным.
Бесконечные бытовые истории, которые большинство людей, называя общением, заливали друг другу в уши столовыми половниками, вызывали почти физическое отторжение.
Люди вокруг говорили о чем угодно, кроме себя и своего непосредственного опыта. Они обсуждали коллег, начальство, политику, детей, друзей, спорт, отпуск, фильмы, но не как свои переживания, а как обмен шаблонными историями с заранее расставленными акцентами. В итоге вместо выражения чувств они рассказывали истории о чувствах. Они словно отыгрывали давно написанные роли, причем сами этих ролей не видели.
Сережа наконец сформулировал главное отличие тусовки Уробороса от жителей корпоративного государства Вайме. В офисе большинство людей говорили о жизни, а в Уроборосе — жили. Их проявления часто бывали непростыми — люди плакали, кричали, злились и показывали то, что обычно показывать не принято, но эти проявления выглядели нормально. В них было больше жизни, чем в приглаженных пресных формулировках. В них была жизнь как она есть. И на фоне этого разговоры с коллегами и друзьями выглядели как плохой спектакль или взаимодействие роботов. В них не было самого главного — искренней встречи, о которой говорила Кира.
Это проявлялось не только с коллегами и друзьями, но и с родителями. Семейные присказки и истории, знакомые и когда-то им любимые, сейчас казались заезженными пластинками, тянущими назад. Казалось, что они произносятся по инерции многолетних привычек и тем самым раскрашивают новое все теми же старыми красками, отчего оно мгновенное становится старым.
Слушать это было тяжело — Сереже казалось, что на него накидывают сеть и усыпляют. Он раздражался, терпел, злился, что терпит, и одновременно ругал себя, что раздражается на родителей, отношения с которыми всегда считал хорошими.
Как-то в разговоре с мамой на ее вопрос “Как дела?” он помимо дежурного “Окей” решил добавить немного деталей и рассказать о том, что его действительно занимает и волнует в последние полгода. Начав говорить, он быстро остановился. Мама его не слышала. Он понял это, когда она обернулась от плиты и широко улыбнулась: “Я что-то тебя прослушала. Все в порядке, да? Я тебе говорила — вчера на даче две банки земляники собрала?” Похоже, мамина психика себя охраняла, и испытывать эту охрану на прочность он в тот вечер не стал.
Спустя пару недель, когда он снова заехал и мама рассказывала истории своей подруги, уехавший за границу, он сделал еще одну попытку и снова быстро остановился. На этот раз в маминых глазах появился такой страх, что продолжать он просто не решился и поспешил свести все на шутку. С папой он решил даже не начинать и просто убрал эти темы из общения на неопределенное время.
Такая фильтрация его угнетала. Получалось, что, желая от разговоров искренности, он сам этой искренности не давал. Круг замыкался.
“Stop chasing shadows just enjoy the ride”, — пела в наушниках солистка Morcheeba, и Сережа решил послушать ее совета.
Новодевичий пруд
Когда Сережа вышел из такси на парковке около монастыря, Михаил пристегивал ярко-красный электросамокат к ограде клумбы. Он был в цветастой шелковой рубашке, шортах и тупоносых тканных тапочках, какие часто носят адепты ушу. Замок не хотел застегиваться, и Михаил присел рядом с оградой на корточки. Сережа подходил сзади и уже открыл рот, чтобы поздороваться, но Михаил его опередил. — Привет, — сказал он, не поворачивая головы. — Привет, — удивленно ответил Сережа. У хипстеров транспорт отобрали? — кивнул Сережа на самокат.
Замок наконец защелкнулся, Михаил поднялся и протянул руку.
— Хипстеры предложили его в нагрузку к квартире, которую я у них снял. — Так что вот осваиваю. Удобная штука оказалась. — Да, я иногда беру напрокат. Вы ненадолго в Москву? — Не знаю пока. Думаю 2-3 недели. Прогуляемся?
Они стали спускаться к дорожке, огибающей пруд.
— Вижу, дела твои хорошо идут, — тепло сказал Михаил. — Что, прямо так видно? — И видно и слышно. — Что слышно? — не понял Сережа. — Как ровно шуршат шестеренки, — засмеялся Михаил. — Ну что — как продвигаются поиски свободы?
— По разному. Так много всего происходит, что не знаю с чего начать. Ходил вот месяц назад на холотропное дыхание. — Уж не к Волковскому ли? — Да. Знаете его? — Игорь — мой друг старинный. Мне в Москве один проект предложили, а я в Европе был. Вот я Игоря и попросил меня подменить. А он заодно семинар провёл, здесь у него много фанатов, они сами организуются и собирают группу под его приезд. Так чего — ты теперь холонавт? — он выделил последнее слово ударением и хохотнул. — Выходит, так. Удивительное это дело, конечно. Даже сравнить не с чем. Как будто давно ходил с “утяжелителями”, а тут их снял. Я знаю, это странно звучит на словах, я уже многим рассказывал, народ не понимает. — Не переживай, я не только слова слушаю. Очень за тебя рад. А технику делаешь, которую я показывал?
— Делаю. И еще на кундалини-йогу хожу и бегаю по утрам.
Они вышли на асфальтовую кольцевую дорожку вокруг пруда и неспешно пошли по часовой стрелке. Навстречу попадались люди с колясками, роллеры, велосипедисты и собачники. Все вместе они образовывали специфическую дружелюбно-физкультурную атмосферу выходного дня, которая сильно отличалась от центральных улиц в рабочее время.
— Звучит отлично, — сказал Михаил. — А есть что-то, что беспокоит? — Есть. Несколько шагов они прошли молча, а потом Сережа рассказал Михаилу о холотропной сессии, своих недавних наблюдениях насчет природы мыслей, переменчивости Я-конструкции, “картонности” концепций и своем глубинном беспокойстве. Рассказ получился долгий, Михаил не перебивал и слушал его серьезно.
— Если честно, от всего этого мне не по себе, — подытожил Сережа. — Иногда даже кажется, что крыша вот-вот уедет. Да и дела делать стало сложно — в бизнесе есть планы, сроки, показатели. А у меня сегодня один взгляд, через час другой, а завтра мне вообще все равно становится. — “Я не могу принять ничью сторону, я не знаю никого, кто неправ” — пропел Михаил, явно кого-то изображая, но Сережа не знал кого. — Вот-вот, — подтвердил он. — Собственно, я даже решил тормознуть медитацию и йогу, чтобы посмотреть, как будет без них. И тут вы на связь вышли. — Ясно-ясно. — И как бы ты сформулировал свои вопросы?
— Понятно как: Что это все значит? Почему я раньше этого не видел? Это все правда или мне кажется? Если правда, то почему так мало людей это видят? Как быть с общением? Почему мои осознания отдаляют меня от людей? Что будет дальше? Это только то, что сходу возникает, если подумать, еще придут.
— Ну что же — давай начнем, — сказал Михаил после длинной паузы. — Как все устроено на самом деле, я не расскажу, потому что это “самое дело” лежит за пределами нашей, как ты выразился, “картонной коробки”, где наш язык и логика не работают. А внутри коробки есть только разные приблизительные карты этой коробки и небольших прилегающих пространств. Поэтому этих “самых дел” столько же, сколько тех, кто о них говорит. И трактовки твоих осознаний тоже могут быть тоже разными. Я знаю, что тебе хочется подложить под все твои инсайты какие-то теоретические объяснения, и это будет постепенно происходить, я просто рекомендую сейчас с этим не спешить. — Почему? — Потому что вместе с теоретическими объяснениями обязательно придет дополнительная путаница. Ты будешь искажать теорию под свои инсайты, а инсайты будешь задним числом строгать под теорию. Любые объяснения будут содержать какую-то оценку — одни будут пугать, другие наоборот будут поздравлять, третьи — поздравлять, но с другим, и так далее — все они будут тебя обуславливать. Будет возникать игра в прятки с самим собой, и мое дело тебя о ней предупредить, понимаешь? — Пока не очень, но запомню. — Ты спросил, почему не видел раньше и почему немногие видят? Потому что операционная система такая. А обновить ее мешают химеры, общение и распорядки.
Михаил замолчал, и когда Сережа уже собрался озвучить свой очевидный вопрос, то неожиданно легонько толкнул его и кивнул на стену монастыря, вдоль которой они шли. — Бывал там? — В монастыре? Нет, не был. Там кладбище, да? — Да, я как раз про него. Есть расхожее мнение, что противоположность смерти — это жизнь, но это очень поверхностный взгляд. Точнее будет сказать, что Смерть — часть Жизни, один из ее голосов, который люди обычно слышат лишь однажды. Противоположностью смерти, таким образом, является рождение, а противоположностью жизни — тот сомнамбулический сон, в котором люди в основном проводят отпущенный им отрезок времени. Информационные химеры, распорядки и общение — это основные провода, питающие этот сон. Хотя, если сменить идущий по ним сигнал, то они же помогут от него проснуться. С чего начнем?
— Эээ… Давайте с общения. — Давай. Человеческое общение по большей части состоит в том, что люди сверяют свои карты для этой “местности”, и стараются убедить другого, что их карта лучше. При этом не очень важно, ты втюхал другому свою карту или он тебе, — главное, что общение укрепляет те или иные фрагменты карт, но очень редко помогает увидеть всю коробку и тем более выглянуть из нее. — Хм. По этой причине на ретритах практикуют молчание? — Да. Как сказал Руми: “Язык Бога — Тишина. Все остальное — плохой перевод”. — Так что же — получается, вы сейчас мне втюхиваете свою карту? — засмеялся Сережа. — Конечно, — кивнул Михаил. — Причем даже втюхивать не приходится, потому что ты сам просишь добавки. — Наверное, это потому, что мне действительно интересно, и я вам доверяю. У меня такого общения больше ни с кем не случается. Мне кажется, у нас получаются ценные разговоры. Разве нет? — Не знаю. Это покажет время, которого, как ты недавно обнаружил, нет, — Михаил похлопал Сережу по плечу.
— Но как быть с тем, что мои изменения отдаляют меня от людей? — От одних отдаляют, к другим приближают. Это неизбежное следствие развития. Сначала ты лазаешь с друзьями по стройкам и бросаешь карбид в воду, а потом тебя начинают интересовать девочки и тебе интереснее пойти с ней в кино, чем бегать по стройке и курить. Но тому, у кого гормоны пока не проснулись, ты этого не объяснишь.
— Пожалуй, — усмехнулся Сережа. Пример оказался неожиданно точным, в Сережином детстве все было ровно так, только персонажем с непроснувшимися гормонами был он сам, как самый младший в тусовке.
— Общение — это синхронизация узлов человеческой сети. С кем синхронизируешься, к тому и приближаешься. Выбор за тобой. Когда найдешь своих — успокоишься. — А я найду? — Конечно. Ты уже это делаешь. Когда узел обновляется, его позывные в общем эфире меняются, и он начинает притягивать для синхронизации схожие узлы. Чем новее его софт, тем их меньше, но они всегда есть. — А как быть с родителями? — задумчиво спросил Сережа. — Меня беспокоит, что я отдаляюсь от них. Они меня не понимают, и я не знаю как это все объяснить, чтобы их не испугать.
Михаил кивнул. — Это одно из главных человеческих испытаний. Распутывать семейные узлы можно бесконечно, и я бы предложил тебе не ходить по этой тропинке без крайней на то нужды. Занимайся собой, это снимет значительную часть вопросов. А их в эти свои истории впутывать не стоит. Как минимум, в той фазе, где ты сейчас. Ты почувствуешь, когда будет можно.
Сережа надолго замолчал, размышляя над словами Михаила и разглядывая встречных прохожих. — А что с распорядками? — Мне казалось, с этим ты уже сам разобрался. Рабочие и социальные распорядки погружают ум в состояние перманентного забега, в котором ему некогда осмотреться и задать себе важные вопросы. Если эти вопросы стучатся к человеку, то он обычно их гонит прочь, для чего еще больше ускоряет свой забег. Ему кажется, что он работает и занят важными жизненными делами, а эти вопросы его отвлекают. А на самом деле именно эти вопросы являются той важной работой, ради которой он в этом мире оказался, и увидеть это ему мешает именно та суетливая беготня, которой он занят с утра до вечера. — М-да. А что за вопросы? — Да все те же, что ты назвал. “Зачем я делаю то, что делаю?”, “Кто я?”, “Что здесь происходит?”, “Зачем я здесь?”. Они не меняются уже тысячи лет, потому и называются вечными. — Но ведь на ретритах тоже есть распорядки, причем достаточно жесткие. — Видишь, что получается? — усмехнулся Михаил и посмотрел на него. — Слова никогда не смогут перевести тишину хорошо, поэтому стоит учиться слушать _между_ ними и _за_ ними. Разумеется распорядки могут быть полезны при некоторых условиях. Они задают ритм и структуру. Чтобы река текла, ей нужны берега. Ты же вот начал бегать и делать ситы. Это распорядок, и он тебе сейчас помогает. Распорядки на ретрите позволяют не отвлекаться на мысли о меню, будильниках и других житейских делах. Все это уже продумано и устроено, ты прыгаешь в ладью, и она тебя везет. И одновременно с этим ретритные распорядки заземляют тех, у кого их “коробка” начинает вдруг слишком быстро разваливаться. Распорядки могут помогать, а могут мешать. Все зависит от цели и контекста.
— Окей. Я этим ясно. Я и сам так чувствовал, — согласился Сережа. — что за “химеры”?
— Информационные химеры — это тот развесистый нарратив, который раньше заливался в головы через телевизор, радио и газеты, а теперь еще и через скоростной интернет. Нарратив диктует актуальный образ мышления — какие мысли, поступки и убеждения сегодня хороши, а какие — нет. Где враги и где друзья, как жить правильно, а как нет. Погоди-ка… Он достал из кармана телефон, прочитал сообщение и стал оглядываться, пока не увидел кого-то на другой стороне пруда. — Сереж, прости, ко мне человек подъехал, нужно коротко переговорить, и дальше можем с тобой продолжить. Я тебе сейчас статью одного товарища скину, там в общих чертах как раз то, что я бы тут тебе рассказывал. Ты почитай пока, а я к тебе вернусь минут через десять. Годится? — Окей, — кивнул Сережа, направляясь к ближайшей скамейке. Он проводил взглядом быстро удалявшегося Михаила, а потом открыл ссылку.