Вкус этих перемен был таким сладким, что о них хотелось петь и кричать на каждом углу. Эмоциональное возбуждение, радость и легкость, возникшие в результате неведомой алхимии, буквально переполняли его. Он ощущал себя путешественником, который вернулся из далекого похода с волшебной наградой.
Правда сформулировать, в чем именно эта награда состояла, оказалось непросто. Постепенно Сережа осознал, что главным изменением стало расширение чувственной палитры. Любые чувства воспринимались теперь отчетливее и интенсивнее. Там, где до холотропного семинара была невзрачная полянка с парой одуванчиков, сейчас красовалась буйная клумба. А не заметил сразу он ее потому, что не привык в эту сторону смотреть. Если угол вашей комнаты всегда темный, то какая разница, что в нем стоит.
Этот чувственный расцвет пробудил в нем интерес к психологии и философии. Стало казаться, что там можно найти подсказки насчет устройства чувств и того, как с ними обращаться. И именно расширившаяся палитра эмоциональных состояний стала открывать соответствующие грани окружающей жизни.
Сережа вспомнил, как читая в начальных классах Майн Рида или Сабатини, пропускал страницы с любовными переживаниями. В его совсем небольшом тогда жизненном опыте просто не было таких состояний, и потому он искренне недоумевал, что же такое странное происходило с книжными героями.
Сейчас стало ясно, что в окружающем мире можно увидеть лишь те проявления, которые уже существовали в мире внутреннем. Чувства были подобны струнам, которые жизнь дергала через соответствующие переживания. Если нужная струна отсутствовала, то и соответствующие переживания проходили мимо. Он не мог их увидеть и почувствовать. Ему было просто нечем.
И вот сейчас в нем появились новые струны, мир расширился, и Сережа начал с ним знакомиться. Ему не терпелось рассказать всем вокруг и про поход, и про награду, однако здесь быстро обнаружилась загвоздка. Он был уверен, что с ним случилось нечто важное, но внятно рассказать об этом не удавалось. Даже если некоторые собеседники кивали, улыбались и говорили, как они рады за него, он чувствовал, что за их словами стоит больше вежливость, чем реальное понимание. А с иными и вовсе разгорались неожиданно жаркие споры, после которых настроение портилось.
Хуже всего получалось, когда он представлял, что бы на его месте сказал Михаил или Игорь. В такие моменты он начинал автоматически подражать их манерам и речи. Однако в его исполнении их слова звучали ненатурально, и Сережа видел, что они не просто не доходят до людей, а вызывают раздражение.
Ситуация усугублялась тем, что практически все разговоры, не считая совсем узкоспециализированных рабочих обсуждений, стали неуловимым образом приводить к практической психологии и философии. Стоило, например, начать обсуждать с Вовой верстку мобильной версии, как спустя десять минут они уже размышляли о целях и ценностях. Заговорил в столовой про выходные — и вот уже обсуждаются детские психотравмы. Отследить, где и как происходит поворот, не удавалось. В какой-то момент Сережа неизбежно увлекался разговором и терял бдительность, а когда она возвращалась, то оказывалось, что он уже оживленно цитирует Игоря, Михаила или рассказывает про видения из холотропных сессий, чувствуя поднимающуюся грусть от того, что его снова не слышат или слышат, но не так.
Это напоминало ему подъем на крутую ледяную горку в детстве. Короткие горки хорошо брались с разбега, но длинные требовали особого подхода — точной выверенности каждого шага на протяжении всего подъема. Наступить, почувствовать сцепление и медленно нагружать ногу, чтобы перенести вторую повыше и повторить. Права на ошибку здесь не было, потому что даже если все шаги были идеальными, но за полметра до вершины нога заскользила, то ты катился уже до самого подножья.
Штурмы этой невидимой преграды продолжались, и так же, как разговоры скатывались к вечным вопросам человечества и спорам, Сережа скатывался к разочарованию от невозможности выразить свои переживания и мысли.
Тем не менее, даже с учетом этих внезапных коммуникативных трудностей новое мироощущение ему нравилось. Восприятие стало более свежим и ярким, как будто экран телевизора, на котором крутилось жизненное кино, хорошенько протерли от пыли.
Моменты попадания в рубку скафандра возникали чаще, а дыхание в медитации, которое еще месяц назад было жестко сцеплено с контролем, теперь легко выходило в зону спокойного наблюдения.
Внимание стало более цепким и выносливым — приступая к задаче, Сережа буквально нырял в нее, отстраняясь на время от всего остального, и выныривал спустя несколько часов с приятным чувством от сделанной работы.
Кроме того, внимание стало фиксировать события, которых он прежде не видел. Так, во время разговоров был тот, кто увлечен самим разговором, и некто, кто смотрит на этот разговор сбоку или сверху, словно наблюдает за бегущим ручьем. Здесь весело журчит, а здесь почти пересох, тут камень огибает, а тут порог проходит.
Человеческие разговоры с этого слоя выглядели весьма странно. Во-первых, обнаружилось, что для каждого собеседника у Сережи есть особая версия себя, которую он использует при общении с этим человеком. Тип и градус юмора, уровень деловитости, развязности, сочувствия и любых других проявлений. Все эти параметры моментально менялись при изменении _контура общения_. Например, если они сидели вдвоем с Костей, то Сережа проявлялся одним образом, но как только к ним кто-то присоединялся, Сережины проявления корректировались. Корни этого механизма были так глубоки, что рассмотреть их он не мог, и потому просто отмечал, как его личность в течение дня многократно меняет модусы.
Во-вторых, Сережа заметил, что имеет на каждого человека виртуальное досье. В нем хранятся оценки различных качеств этого человека, общая характеристика и прогноз будущего взаимодействия. Для знакомых такое досье опиралось на опыт прошлых контактов — здесь все было понятно. Но вскоре выяснилось, что досье есть даже для тех, кого Сережа никогда прежде не видел. Характеристика составлялась буквально за несколько секунд и опиралась, как показалось сначала, на такие параметры, как взгляд, форма лица, пальцев, запах, манера речи, мимика, голос, жесты и тому подобное.
Все они, безусловно, имели какое-то значение, но в основе характеристики, как стало заметно чуть позднее, было что-то вовсе нерациональное, возникающее за пределами осознавания.
Таким образом, если соединить первый и второй пункты и предположить, что устройство других людей примерно похоже, возникал занятнейший вывод.
Каждый собеседник надевал на себя специфический ролевой костюм и общался с виртуальным собеседником, нарисованным собственным умом. В итоге контактировали не два реальных человека, а четыре виртуальных персонажа.
Получалось, что вместо фактической реальности он всегда видел ее интерпретацию, которая неизбежно содержала неточности, поскольку строилась его умом “на лету”, аппроксимируя начальные данные.
Подобный эффект можно наблюдать в разных оптических иллюзиях и текстовых приколах, когда часть букв переставляется местами. Если сохранить первую и последнюю буквы слова, то остальные можно поменять как угодно. В первый момент написанное кажется месивом из букв, но всего через несколько секунд ум адаптируется, и текст становится читабельным. Преовй и пдеоелнсй бквуы, дилны совла и кнотксета оакызвсетая дтснаоочто, чобты мзог диосртоол пынывчирй врнаиат.
В жизни, однако, эта аппроксимация выглядела не так забавно. Досье человека, существующее в Сережином уме, работало как фильтр, через который воспринимались все проявления этого человека. Если, например, он был Сереже неинтересен или даже неприятен, то все его проявления окрашивались соответствующим образом.
Некоторые даже рот не успевали открыть, а Сережа уже ждал от них какого-то подвоха, плохой новости или просто заранее обесценивал все ими сказанное. Звонок или сообщение от некоторых людей вызывал внутреннее сжатие. Сережа видел возникающий внутри немой раздраженный вопрос “ну что там опять?”. Даже если речь шла не о работе, и такой человек просто рассказывал в компании анекдот, над которым в другой обстановке Сережа бы весело смеялся, он внутренне морщился и с досадой думал, что “даже рассказать нормально не может” или “какое-то старье рассказывает и сам радуется”.
И главный драматизм был в том, что характеристики “неинтересен” и “неприятен” вовсе не обязательно имели под собой какие-то реальные основания в прошлом. Они просто были, как приятный или неприятный запах, а уже поверх этой окраски возникали витиеватые умозаключения.
Такие открытия, во-первых, горчили сами по себе, а во-вторых, намекали, что и на него люди смотрят через какие-то фильтры, о которых часто не знают сами. Он догадывался, что вся эта внутренняя кухня его ума существовала и прежде, просто тогда он о ней ничего не знал, а сейчас стал кое-что подмечать. Видеть эти грязноватые пятна на казавшейся прежде чистой стене было, конечно, грустно, но открывшаяся зоркость и возникшие внутри струны вызывали любопытство и азарт. Да, новый мир выглядел иначе, но его хотелось исследовать.
### \~
Происходящие внутренние изменения начали естественным образом влиять на все стороны жизни, в том числе и на выбор фильмов.
Смотреть кино, сюжет которого легко описывался цепочкой глаголов, стало теперь скучно. Интерес к действиям героев сменился интересом к их мотивам и душевным переживаниям, а здесь одних глаголов было уже недостаточно.
Как правило, в сегменте массового кино персонажи были однополярны, а их мотивы банальны и прямолинейны. Сереже это напоминало рифмы в плохих стихах: ночь-дочь-прочь, поздравляю-желаю, слезы-грезы и так далее. Сюжетные повороты в таких лентах были предсказуемы, типажи героев кочевали из фильма в фильм, а драматичность выглядела искусственной и не трогала.
Жизнь за окном отличалась от жизни на экране, как спелый краснодарский помидор отличается от пластикового муляжа в кабинете биологии. Первый, конечно, может быть не таким гладким и ровным, но его можно разрезать, посолить и съесть.
Сережа чувствовал, будто с него сходит многолетний морок. Нельзя сказать, чтобы он раньше сильно любил блокбастеры, но все-таки хотя бы раз в месяц-полтора он что-то такое смотрел, макая начос в сырный соус. Теперь это выглядело совершенно бестолковым занятием. Король оказался голый, и развидеть это уже не получалось, поэтому Сережа переключился на сегмент авторского кино.
Ему и раньше нравился Джармуш, но теперь он его полюбил еще больше, посмотрев в итоге все его работы. Также к нему в гости стали заглядывать Бергман, Вендерс, Линклейтер, Антониони, Звягинцев. Иностранцев он смотрел на родном языке с субтитрами, если это был не английский. Просмотр такого кино часто сам по себе оказывался внутренней работой. Иногда Сережа плакал или погружался в тяжелые раздумья. Но почти всегда общий итог был расширяющий. Кино приносило интересные мысли и чему-то учило.
Помимо психологических переживаний, здесь часто встречалась нестандартная операторская работа, когда композиция кадра, игра теней и общий ритм съемки создавали свой неповторимый канал невербальной коммуникации, дополняющий смысловое послание и дарящий эстетическое удовольствие. Такое кино, на контрасте с блокбастерами, показалось Сереже целительной отдушиной, к которой он жадно припал.
Перемены коснулись и книг. Два-три раза в неделю приходила рассылка Уробороса, и в ней частенько встречались незнакомые понятия. Прочитав очередной выпуск, Сережа решил восполнять пробелы. “Чтобы читать статьи о саморазвитии нужно сначала саморазвиться”, — усмехался он, покупая книги из разделов Психологии, Философии, Эзотерики. И хотя почти каждый разрешенный вопрос порождал один или несколько новых, книги все-таки пригодились. В частности, читая Грофа, он узнал, что происходящие с ним изменения, переживаемые состояния и возникающие вопросы волнуют людей с давних пор. И что это начало трансформационного внутреннего процесса, скрывающегося за абстрактным словосочетанием “поиск себя”.
Узнать, что до тебя по этой тропинке прошло много путников, оказалось приятно, и Сережа с облегчением выдохнул. “Все-таки я не сбрендил”, — с радостью подумал он.
Трудности при попытках рассказать другим о своих “похождениях” в сессиях, тоже были известны. Причина их заключалась в том, что человеческие переживания являлись неотчуждаемым знанием. Оно имело смысл только для того, кто его переживал, и понять его хотя бы частично мог лишь тот, у кого был подобный опыт и возникли соответствующие “струны”. В остальных случаях это напоминало рассказ о вкусе манго тому, кто его никогда не видел и не пробовал.
Книги, фильмы, медитация и общая фоновая рефлексия стали периодически вызывать интересные неожиданные осознания, раскрывающие невидимые прежде слои смысла. Одно из таких осознаний случилось во время киновечера в Мандельваксе. Тогда же Сережа понял, что преждевременно списал со счетов блокбастеры.
Один-два раза в месяц они с командой оставались после работы в офисе, смотрели в переговорке кино на большом экране, а потом устраивали чаепитие и обсуждали свои впечатления. Традиция пошла еще с тех времен, когда Сережа с Костей и Вовой “пилили” в подвале первую версию Мандельвакса.
Сейчас на такие киновечера собиралось по 15-20 человек, иногда заглядывал кто-нибудь из Вайме. На каждый такой вечер заранее назначался ведущий, который предлагал из числа своих любимых фильмов три варианта. Финальный выбор определялся простым голосованием. В этот раз дежурил Саша. Он предложил “Аватар”, “Набережную Орфевр, 36” и первую часть “Эйс Вентуры”.
Сережа проголосовал за французов. Фильм был, конечно, тяжеловат, но Сереже сейчас такое нравилось. Казалось, что в этой тяжести есть особая правда жизни, про которую обычно мало говорят. Однако в этот раз про нее тоже говорить никто не стал, потому что на финальном голосовании победил Аватар.
Когда все расселись на пуфиках, стульях и просто на полу, Лена достала большой пакет с домашними макарунами, которые специально испекла накануне. Сережа взял несколько штук, заварил себе чаю и устроился поближе к двери, планируя уйти примерно в середине, поскольку этот фильм он видел уже трижды, а дома его ждал Бергман. Однако в итоге он с удовольствием просидел до конца.
Прежде всего, его поразила идея переноса сознания в другое тело. Да, он видел фильм раньше и встречал эту идею в разных формах у других авторов, но только сейчас он вдруг ее _почувствовал_. Глядя, как главный герой впервые оказывается в новом гибридном теле и пробует двигаться, Сережа ощутил специфическое _узнавание_. Происходящие на экране очень напомнило ему ощущение скафандра. Как только он это заметил, оно действительно ненадолго возникло — и далее, в течение фильма, приходило еще много раз. Что-то внутри него волшебным образом отзывалось на фильм, как это бывало в детстве, когда он слушал или смотрел сказку, и, несмотря на заверения взрослых, верил, что все происходит по-настоящему.
Во-вторых, ему увиделась незаметная прежде параллель между сюжетными событиями и колонизацией Америки. Технически развитая цивилизация людей прилетает на другую планету ради ее ресурсов и начинает теснить коренные племена. Их язык и внешний вид напомнил Сереже северо-американских индейцев, не считая, понятно, синего цвета. Спросив позже коллег, Сережа обнаружил, что никто из них эту параллель не увидел, хотя почти все признали, что, действительно, “тема похожая”. Так или иначе, Сереже почудился здесь от режиссера тонкий, но красивый поклон американским индейцам спустя много лет. Фильм десять лет держал рекорд по сборам и, очевидно, что при просмотре все зрители болели за синих индейцев, даже если не видели скрытой метафоры.
Но главным открытием для Сережи стал какой-то не поддающейся формулировке мета-слой. Он проходил через весь фильм, но незримо, как самолет, летящий в облаках. Сколько не смотри, а увидеть не можешь, хотя звук слышишь. Облака рассеялись спустя сутки.
~
Мысли о фильме настойчиво вертелись в Сережиной голове весь следующий день. Они сигналили, как курьер, который принес посылку и звонит в дверь, чтобы передать ее хозяину лично в руки. Хозяин то ли спит, то ли слушает громкую музыку, но курьер откуда-то знает, что он дома, и потому продолжает терпеливо стучать в дверь.
Хозяин “проснулся” поздним вечером, когда Сережа полез в холодильник за острым соусом для пасты. Открыв дверь, он вдруг надолго замер, а потом закрыл ее, медленно подошел к окну, где обычно медитировал, и сел на коврике, скрестив ноги. Он понял, что за мета-слой он увидел в Аватаре и почему это его взволновало.
Показанное в фильме противостояние было не просто классической стычкой между колонизаторами и туземцами. Намеренно или нет, но Кэмерон метафорически показал дихотомию, происходящую внутри каждого человека. Глубинный спор между рациональным и творческим. Между известным и неизведанным. Между холодным прагматичным расчетом и мистической спонтанностью. Между потребительским отношением к планете и глубинным контактом с ней. В первом случае человек считает себя венцом эволюции, а растения и животных видит сырьевыми придатками. Во втором он признает разумность и связность всех форм жизни, обучается входить с ними в контакт и взаимодействовать согласно высшему порядку.
Для большинства людей индейцы — это отсталые аборигены, которые “разговаривают с деревьями” и ездят на животных. Люди же для индейцев — потерявшие свою суть бездушные захватчики. Алчные и жестокие. У индейцев есть мудрость и непостижимый для людей контакт с природой. Они готовы этим поделиться, но для этого людям необходимо поверить и открыться.
В финале фильма противодействие чувств и рассудка достигает апогея и проявляется смертельным поединком. Оба его участника — люди, но один из них открылся новому и поверил, а второй — нет. Полковник остался верен своим исходным убеждениям и социальной роли военного колонизатора. Его задача — истребить туземцев и уничтожить предателей. Его скафандр — огромный железный робот, которым он управляет, сидя внутри. Главный герой для него предатель, и для него не может быть пощады.
Джейк, так зовут главного героя, в отличие от полковника открылся новому и шагнул в неизвестное, получив знание и опыт, которые его изменили. Во время поединка он тоже использует “скафандр”, но это не железная машина, как у полковника, а живое гибридное тело.
Так же, как Джейк пытался рассказать полковнику о мудрости туземцев, Сережа пытался рассказать другим о своих переживаниях на семинаре. И, так же, как Джейк, он сталкивался с непониманием, отвержением и агрессией.
Он видел, что его сомнения перед семинаром Игоря были ни чем иным, как схваткой старого и нового. В тот раз новое победило, но Сережа догадывался, что подобных схваток предстоит еще много.
Он вспомнил диалог с Костей про привычки и грустно покачал головой. Можно ли донести что-то до того, что не хочет слушать? Пока что это выглядело невозможным, и фильм таких ответов тоже не давал. Сереже хотелось бы поговорить с Михаилом, но тот был в Европе и отвечал односложно. Разбираться предстояло самостоятельно.
Осознание открывшегося метафорического смысла настолько его поразило, что в мыслях он возвращался к нему снова и снова, завороженный этой многослойностью. Он осязал ее так ясно, что вопросов правда это или нет не возникало. Другое дело, был ли этот слой задуман режиссером изначально, или естественным образом родился по ходу создания. Интуиция подсказывала Сереже, что ни то ни другое не являлось полным ответом. Причем независимо от того, что думал сам режиссер.
Благодаря рассылке и книгам, жизнь, ограниченная прежде работой, квартирой и выходными с друзьями или родителями, стала расширяться. Теперь она походила на лоскутное одеяло, в котором все прежние интересы и активности помещались в один лоскут, а в других раскрывался потихоньку новый таинственный мир. Иногда Сереже казалось, что он очутился на каком-то диковинном рынке, где повсюду неизвестные блюда и товары, которые хочется попробовать и посмотреть.
Это требовало денег и времени, и если с первым все было в порядке, то второе было очевидным сдерживающим фактором — бизнес рос, требовал внимания и не хотел ничего слышать про какое-то одеяло, в котором ему отводился всего один лоскут. Что с этим делать стратегически, Сережа пока не знал. Стоило поговорить с Костей, но сначала хотелось получше разобраться в собственных желаниях.
Для этого он реорганизовал некоторые рабочие процессы, выйдя из них целиком или сведя свое участие в них до минимума. Суммарно это дало ему почти полный день. Кроме того он стал целенаправленно избегать в офисе любых нерабочих разговоров. Это позволило раздобыть еще несколько часов в неделю, улучшить работоспособность и состояние в конце дня.
Появившееся время он использовал для чтения, просмотра фильмов и походов на разные занятия из рассылки Уробороса. Особое место среди них сразу заняли классы кундалини-йоги.
Дальше >