Он подошел к открытому окну и сказал как вчера вслух: “Здравствуй, мир”. Мир не ответил, но Сереже показалось, что пролетающая мимо ласточка на долю секунды замедлилась, как это бывает при ускоренной съемке. Голос уже не хрипел, но звук его стал каким-то новым — более низким и объемным. “Раз, раз, раз. Как слышите? Прием”, — сказал Сережа и засмеялся. Новый голос ему нравился. Казалось, будто в горле что-то расслабилось и звук теперь проходит свободнее.
В ванной он вдруг начал петь, чего с ним не случалось уже давно. “Напои меня водооой твоеей любвииии”, — пел он своему отражению и широко улыбался. На втором куплете, когда он пел про забытый на песке ветер, на глазах выступили слезы. Это было что-то совсем новое. Он попробовал вспомнить, когда плакал последний раз, и не смог.
Сделав цикл “тибетских монахов”, он сел медитировать, но вскоре был вынужден встать. Вулканчик непривычной радости продолжал свое извержение, так что хотелось чего угодно, только не покоя. Сначала Сережа подумал, что пойдет бегать, но, заглянув в холодильник за соком, понял, что очень голоден. Он ничего не ел уже почти сутки. В холодильнике нашелся домашний творог с рынка, к которому он добавил кураги, миндальных орехов и меда. Сукачев в его голове продолжал петь про индейских вождей, и Сережа ему подпевал и подсвистывал.
Ожидая выпрыгивания тостов, он, пританцовывая, подошел к окну и поглядел вниз.
Парень из соседнего подъезда натирал свой и без того блестящий мотоцикл. Он выдавливал на тряпку немного специальной пасты, долго тер деталь, а потом отходил на пару шагов назад, критически осматривая результат.
Во двор заехала машина, из нее вышла женщина и направилась навстречу девочке школьного возраста, приближавшейся с другой стороны двора. Обе показывали друг другу какие-то знаки, понятные, видимо, только им, и всем своим видом выражали радость.
Неожиданно из машины позади женщины выскочил небольшой бульдог и тоже стремглав кинулся к девочке. Она присела на корточки, и когда он добежал, то прыгнул ей на руки и стал лизать лицо, бешено виляя смешным коротким хвостом.
“Вот она — собачья радость”, — подумал Сережа и вспомнил ночной сон. Не обращая внимания на выпрыгнувшие тосты, он сел на диван и открыл ноутбук. Несколько минут он сидел задумавшись, а потом отложил компьютер. Было совершенно неясно что записывать. Что к нему снова приходило переливающееся цветное облако, которое поздравило его с началом вылупления? Сережа еще немного посидел, а потом рассмеялся в голос. Вчера он распылял взглядом прошлые обиды, потом проглотил кобру и кого-то рожал, затем плакал на закате в Гоа и шел пешком домой по Москве, а ночью к нему приходило радужное облако, чтобы поздравить с вылуплением.
Звучало все это совершенно бредово, но проживалось так же реально, как комната, в которой он сейчас находился. “Откуда я знаю, что происходящее прямо сейчас мне не снится так же, как это облако ночью? Или роды в холотропной сессии?” Ответа не было. Сережа понимал, что не будь вчерашнего семинара и сна, он бы наверняка предложил сам себе несколько ответов, но сейчас они его не устраивали. Он вспомнил, что уже задумывался об этом после первого визита Зауга, но тогда привычная реальность очень быстро вернула себе приоритет.
Нарезав несколько ментальных кругов, он решил отложить размышления и позавтракать. Обычный творог с курагой показался ему каким-то райским угощением — видимо сказывалось вынужденное голодание.
За время завтрака несколько раз возникло спонтанное ощущение скафандра, и в такие моменты становилось заметно, как запах цветущих деревьев во дворе и звуки города окрашивают восприятие. Стоило например, представить, что исчез звук, запах или и то и другое, как наблюдаемое кино радикально менялось.
После завтрака он заварил габу, которую оставил Леха. Еда притупила суетливый “собачий” восторг, на который ему указал Зауг и сейчас стала более заметна особая тихая уверенность, которую он прежде не замечал. Она не раскачивала эмоциональные качели, как это делала обычная радость, возникающая при различных достижениях или приобретениях. Природа этой уверенности была какой-то иной.
До семинара оставалось еще два часа, и Сережа решил почитать про “дукху”. Короткая статья в Википедии сообщала, что “дукха” занимает в буддизме центральное место и переводится как “страдание”, от которого можно освободиться, достигнув нирваны. А для этого было необходимо постигнуть “четыре благородные истины”. Он кликнул по истинам с нирваной, но очень скоро понял, что “поплыл”. Такое бывает, если в начале учебного года открыть новый учебник по математике где-то на середине или даже ближе к концу и посмотреть на незнакомые трёхэтажные формулы, тригонометрические функции, закорючки интегралов и штрихи производных.
Почти в каждом предложении встречались непонятные слова. Большинство из них он видел впервые, а остальные, хоть и встречал прежде, толком не понимал — например, “карма” и “дхарма”. Он попробовал было через них перепрыгивать в надежде ухватить общую суть текста, но этот способ не сработал. Буддийская мудрость, как и математика, с наскоку не давалась.
Решив сменить занудную Википедию на что-нибудь попроще, он вбил в поисковик “дукху” и после нескольких кликов оказался на каком-то форуме, где разворачивались бесконечные дискуссии о переводе и трактовке сутр палийского канона, которые, как он понял, являлись первоисточниками некоторых ветвей буддизма.
Было неясно, знакомы ли авторы-буддологи с обсуждаемыми понятиями на непосредственном опыте или рассуждают больше умозрительно, но с непонятными для него словами они явно освоились и употребляли их с виду очень ловко.
Читать форум было чуть интереснее, но гранит этой науки по-прежнему был слишком твердым — через 20 минут Сережа начал клевать носом. Он поставил таймер на 59 минут — почему-то захотелось отойти от привычных круглых цифр — и вытянулся прямо на диване.
### \~
В такси пела Монеточка и пахло табачным дымом. Обычно в такие моменты у него включался ворчливый критик, но сейчас Сережа просто отметил про себя — “накурено”, а в животе на пару минут возникло легкое напряжение. Он открыл окно, и глядя на пробегающие городские сюжеты, стал думать про предстоящий семинар. Несмотря на то, что почти все участники показались ему накануне странными, а некоторые и вовсе вызвали недоумение и раздражение, он чувствовал сейчас, что хочет их увидеть. Ему вспомнилась Кали с ее раздвоенным языком, и вдруг захотелось извиниться перед ней.
Такси свернуло с Нового Арбата на набережную и покатилось в сторону Лужников. Сережа никогда особенно не задумывался о своем отношении к Москве. Бывали периоды, когда он мечтал из нее уехать, бывали такие, когда уезжать не хотелось, а бывали такие, когда подобных вопросов даже не возникало. Сейчас был как раз такой.
Он вставил наушники и включил трек, который недавно прислал Леха. Это были Estas Tonne и Peia c песней Bird’s tearsdrops. Гитарные переливы деликатно взяли его за руку и уверенно потянули за собой. Он пошел, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Когда же зазвучал женский голос, то Сережа почувствовал, что уже не идет и даже не бежит, а летит сквозь этот древний и красивый город с его жителями, каждый из которых видел его по-своему.
“Вот идет девушка с мороженым, — думал Сережа. — Если Михаил прав, и известный мне мир существует только в моей голове, то выходит, эта девушка с мороженым строится моим мозгом на основе входящих сигналов. И тогда у меня нет никакой возможности узнать ее и ее мороженое напрямую. Даже если выйти и дотронуться до нее или откусить мороженое, рецепторы передадут информацию, но ее восприятие возникнет, опять же, в моей голове. Я чувствую не вкус мороженого как таковой, а результат обработки полученных сигналов.
А если так, то ночной сон и вчерашние приключения такие же настоящие, как город за окном. Или, наоборот, все они одинаково ненастоящие. Но кто тогда едет? И зачем? И если все происходит в голове, почему нельзя просто переместиться на семинар так же, как я оказался вчера на пляже Арамболя?
Он заметил, что размышления давались непросто, как будто он пробовал войти в какие-то закрытые двери. Они либо не поддавались, либо работали как телепорты, возвращая его на один из прежних шагов в рассуждениях. Все равно что бегун при пересечении нарисованной финишной черты, оказывался не за ней, а моментально переносился бы в начало забега. Что-то похожее он чувствовал, когда они с Лехой говорили про смерть.
Трек закончился, и Сережа поставил его снова. На этот раз он попробовал не цепляться ни за какие мысли, даже если они казались интересными, а просто отдался музыке и голосу. И не пожалел.
Когда он выходил из машины, в кармане пикнул телефон. “Привет. С трусами прикол зачетный;)) Я попробовал ;)”, — писал Костя.
Здание проходной никак не изменилось, но сегодня выглядело не столько хмурым и уставшим напоминанием, сколько качественной декорацией из кинопавильона.
“Здравствуйте, все”, — громко и радостно поздоровался Сережа, открывая дверь и удивляясь собственной выходке. Окошко пропусков было закрыто, охранник стоял около турникета, и, шурша пакетом, ел пирожок.
“Здрасьте, — он вытер губы салфеткой, — она отошла на полчаса. Вы проходите, я вас помню. Только галочку поставьте вот тут в списке напротив своей фамилии”.
Возникшее вдруг ощущение скафандра подсветило неожиданный задор и какую-то новую силу, которая перекатывалась внутри, щекотала и просила ее испытать. Как будто по центру между лопаток возникла кнопка, которую можно было нажать. И когда он проходил мимо охранника, то нажал ее.
Ему показалось, что где-то внутри замкнулся новый нейронный контур, в результате чего собственное внимание превратилось в осязаемый щуп, как рука. Сережа посмотрел на охранника и щуп устремился к нему, замер на мгновение в полуметре, словно проходя через невидимую преграду, а затем прошел дальше, пока не дотронулся до чего-то живого. В тот же момент охранник, крепкий мужчина лет 60, отвел глаза и как-то сжался. Эти движения были едва заметны, а все происходящее заняло не дольше секунды, но время замедлилось, как в рапидной съемке.
— Спасибо, что пропустили, — сказал он охраннику. — Хорошего дня.
— Вам также, — машинально ответил охранник, глядя куда-то в угол.
Сереже стало неловко, как будто он грубовато ткнул пальцем улитку, заставив ее спрятаться в свою раковину. Ему захотелось поделиться легкостью и силой, которая в нем гуляла, но он не знал, как это сделать. Уже выходя из проходной, он обернулся:
— Я видел вы пирожок ели — здесь купили? Вкусный?
— А? — Переспросил охранник. Чувствовалось, что такой человеческий вопрос для него был непривычен.
— Пирожок, говорю, вы вкусно ели — здесь купили?
— Ааа, пирожок, — сообразил охранник. — Вы направо пройдите, там во втором корпусе пекарня в подвале. У них разные есть. С капустой час назад испекли, — по лицу его пробежала улыбка, словно он вспомнил о чем-то приятном.
— Хорошие, да. Смотрите, чтобы теплые были, а то могут вам вчерашний положить, как новенькому, — он улыбнулся.
Сережа поблагодарил и вышел.
“Что за тема такая, — думал он, — давать новым клиентам товар похуже? Они же тогда больше не придут.”
Мысли про безжалостный и беспощадный российский маркетинг напомнили ему товарища из младших классов. Его мама унаследовала от своих родителей тот трепет перед хлебом и продуктами, который встречается у людей, прошедших войну и голод. Она не могла выкинуть даже черствую корку. Поэтому даже если дома появлялись свежие овощи и горячий хлеб, их убирали в холодильник и доедали сначала старые. В результате на столе всегда был дубовый хлеб и печальные уставшие помидоры с огурцами.
На площадке около памятника Ленину остановился черный BMW 6-й серии с аэрографией — лента Мебиуса, черепа, муравьи и какая-то сакральная геометрия покрывали капот и двери. Из машины вылез Игорь приветливо помахал рукой.
— Здарова, бабай, — сказал он.
— Привет, — ответил Сережа. — Красивая, — кивнул он на машину. — У меня у товарища такая.
— Нет, — Игорь засмеялся. — У товарища другая. А такая есть только у меня. Вот, видал? — он закатал рукав и показал Сереже татуировку на предплечье — рисунок был тот же, что на капоте и дверях.
— Ясно. Он протянул Игорю руку, но засмеялся и широко раскинул свои.
— Да ладно тебе, чай не в офисе. Ты теперь наш, давай обнимемся.
Они обнялись и направились в сторону дома с мансардой.
— Ну что — я вижу, ты в порядке. И даже голос вернулся. Как самочувствие — протер иллюминаторы?
Сережа многозначительно кивнул.
— Ага. Это все так необычно. Даже не знаю, как рассказывать.
— Я знаю, поверь. Можешь ничего не говорить. Слова — штука ненадежная.
Они прошли несколько шагов.
— Хотя, пожалуй, вопрос у меня есть, — сказал Сережа, сделав пару шагов.
— Не получается молчать, да? — Игорь засмеялся. — Ну давай свой вопрос.
— Там был момент один… Мне кажется, это что-то важное. Я как бы спускался в детство и передо мной возникали одна за другой разные неприятные истории. А потом что-то случилось, будто пришла какая-то сила, и эти истории стали рассыпаться под моим взглядом. Прямо натурально рассыпаться в пыль. И теперь, если пытаюсь их вспомнить, они стали блеклые. Я не могу в них войти как прежде, они меня не цепляют, не портят настроение, не заводят. Можешь рассказать про такое?
— Могу. Если объяснять в терминах трансперсональной психологии, где был придуман метод холотропного дыхания, то там существует понятие СКО — системы конденсированного опыта. Однотипные непрожитые переживания собираются в своего рода детские пирамидки, где стержень — это само переживание, как специфическая энергия, а колечки пирамидки — это разные жизненные сюжеты, порожденные этой энергией.
Обычно люди спускаются по ситуациям от свежих к старым, прорабатывая их последовательно, но бывает, что удается проработать сам стержень. Когда он исчезает, то все колечки, которые на нем держались, рассыпаются сами. Это все равно, что экспрессом пройти целый год в институте. С чем я тебя и поздравляю.
— Интересно… А почему эти ситуации меня больше не трогают? Я как будто даже не могу в них войти?
— Все верно, — кивнул Игорь. — Потому что того тебя уже нет. Теперь есть кто-то другой, — улыбнулся он.
— Хм. Это как в прошлое слетать, поменять там что-то и оказаться в другом настоящем. Так?
— Не вполне. Но это долго рассказывать. Ты не запаривайся — это не так важно. Главное, что тебе сейчас хорошо.
Игорь прищурился и посмотрел на Сережу.
— И еще имей в виду — в том, что у тебя разрядилась СКО, твоей заслуги нет. Так что орден себе чеканить не надо. А если уже сделал, то сними его прямо сейчас. Радоваться — пожалуйста. А гордиться тут нечем.
Сережа кивнул.
— А почему ты не рассказывал про СКО перед семинаром, если это такая мощная штука?
— Вот именно потому, что это мощная штука, — сухо ответил Игорь. — Чтобы не забивать новичкам голову лишней информацией. Иначе вы начинаете гоняться за этими СКО, как за главным кладом, и не видите того, что происходит у вас под носом. Разрядка СКО — это здорово и полезно, но это не единственное и не главное, что можно получить в сессиях. Важно доверять процессу — с вами случится именно то, что сейчас нужно, а не то, что вы хотели бы получить. Ваша бессознательная часть сама поднимет на поверхность нужный материал для работы. Ожидания и рационализация здесь мешают, поэтому я стараюсь подкладывать теорию только под уже случившийся практический опыт. Здравствуйте, товарищи неофиты и уроборцы.
Последние слова были обращены к группе людей, стоявших около входа. Людей со вчерашнего класса среди них не было, но все они явно знали Игоря и заулыбались при его появлении.
— Я тут задержусь, увидимся на классе, — кивнул Игорь Сереже и направился к группе.
Дальше >
При использовании текста обязательно указание автора и ссылка на www.wakeupand.live