… — Ну что же — поздравляю. Такой первый раз выпадает немногим. Как ты себя чувствуешь?
Он прикрыл глаза. — Не знаю, как сказать. Одновременно знакомо и непривычно. Странно. — Так и есть. — Я немного волнуюсь, — он открыл глаза и посмотрел на нее с тревогой. — Это не опасно? Вдруг я много съел?
Кира посмотрела на него, чуть прищурившись. — Ты _волнуешься_, что много съел, или _чувствуешь_, что много съел? — Я не знаю. Я просто волнуюсь. — Я наблюдала, не беспокойся. Ты съел мало, и то, что ты зашел сюда с такого количества, говорит о том, что у тебя есть “пропуск”, то есть ты не первый раз здесь. Чувствуешь озноб или тошноту? — Чуть-чуть морозит, — ответил Сережа, поежившись. — Это скоро пройдет, а пока укройся, — сказала она, доставая из под диванной подушки плед. Если придет тошнота — дай знать. Терпеть ее не надо. Ты молодец, что пропустил обед. Я опасалась, что не послушаешься.
Сережа вспомнил, как он уворачивался от еды днем, и радовался своей силе воли. — Я еще и завтрак пропустил, — похвастался он. Сразу после этих слов возникла странная пауза. Он попытался понять, в чем дело, не смог и вопросительно посмотрел на Киру. — А сейчас что чувствуешь? — спросила она. — Чувствую себя как в школе на уроке иностранного языка. Нам учительница ставила запись диалогов и после некоторых реплик нажимала “паузу”, чтобы обсудить их с нами. Мне показалось, что наш диалог тоже поставили на паузу, и нужно обратить внимание на последнюю реплику. Но я не понимаю, как и куда мне смотреть.
— Надо же, — удивилась Кира. — Редко встретишь такое ясное объяснение. — Э-э-э… а может ты его тогда мне самому объяснишь? — растерянно спросил Сережа. — Потому что я пока не понял, что из него следует. — Произнеси еще раз свою реплику. — Я еще и завтрак пропустил. — Нет, — сказала Кира. — Ты произнес ее иначе. Вспомни, как там было, и попробуй повторить. Сережа напрягся, вспоминая, как шел разговор, чтобы повторить несколько предыдущих реплик и таким образом разбежаться и поймать то состояние. Когда это получилось, он уверенно открыл рот и вдруг застыл… — Я понял, — сказал он и смущенно опустил голову.
Кира вопросительно посмотрела на него. — Сейчас скажу, да… мне просто немного неудобно об этом говорить, — потупился Сережа. — Я в этих словах хвастаюсь, да? Как щенок, который весело машет хвостом, чтобы на него обратили внимание и погладили. Щенок, в принципе, классный и добрый, но немного дурацкий. Просто потому что несмышленый.
— Да, — сказала Кира и, подняв палец, привлекла его взгляд. — Посмотри на меня. Сережа поднял глаза и несколько секунд смотрел на нее. А потом плечи его дрогнули, и он шумно всхлипнул. А затем еще раз. Он потянулся за салфетками, но Кира его остановила. — Тссс. Молодец. Смотри еще, — почти беззвучно сказала она одними губами. Сережа снова поднял глаза. Плечи его вздрагивали, а по щекам катились слезы. — Что чувствуешь? — также беззвучно спросила Кира. — Я не знаю, — всхлипнул Сережа. — Как будто ко мне прикасаются, а я совершенно раздет и беззащитен. Никогда такого не чувствовал.
— Все верно. Потому что ты никого сюда не впускал. — Но что это? Что происходит? — Ты никому не показывал этого своего щенка, даже себе. А сейчас показал мне. И что ты с ним сделала? — Погладила его.
Сережа снова шумно всхлипнул, а затем вдруг резко посветлел и удивленно посмотрел на Киру. Она слегка кивнула, давая понять, что видит его состояние, и затем начала отвечать на вопрос, который он только собирался задать.
— Ты, вероятно, хочешь понять, как это работает. Объяснения могут быть разные и зависят от используемых представлений, поэтому я скажу образно. Когда наши эмоциональные царапины саднят, мы невольно закрываем их плотной заплаткой. Это спасает закрытое место от боли, но оно частично или полностью теряет чувствительность. Представь, что у тебя на теле в разных местах заплатки из пластыря, с которыми ты живешь.
Конкретная причина может быть любой, — продолжила Кира, — и, по большому счету, значения не имеет. Например, ребенок начинает всерьез считать, что любовь родителей надо заслужить. Что он имеет на нее право, только если выполняет установленные ими правила. И тогда он использует доступные поводы, делая из них таблички, которые демонстрирует, сообщая, что достоин любви. При этом он начинает терять связь со своей внутренней частью. Вместо нее он контактирует с этими табличками.
— А как ты погладила щенка? — Просто прикоснулась к нему вниманием, чтобы он вспомнил, что его могут любить просто так и целиком. Как ты себя чувствуешь сейчас?
Сережа показал взглядом, что ему очень хорошо.
— У каждого человека много таких внутренних щенков или малышей. Это наши субличности, и вся история с так называемым “личностным ростом” крутится в первую очередь вокруг их корректной интеграции. Таким образом личность возвращает свою целостность — происходит исЦЕЛение.
— А плакать обязательно? Я со школы не плакал, а тут уже второй месяц спонтанно реву. — Слезы — это важный природный механизм выделительной системы. Перепускной клапан, через который стравливается давление и выводится мусор. Ты молодец, что не стал сдерживаться и начал сразу плакать, а то мы бы там могли застрять.
— Ага, то есть я все-таки молодец? — засмеялся Сережа. — Молодец-молодец, — улыбаясь кивнула Кира. — А что дальше надо сказать?
Сережа на мгновение задумался, а потом хитро поглядел на Киру, показывая, что понял, и они оба засмеялись. — “Возьми с полки пирожок”, — сказала она, разламывая пирожок пополам. Одну половинку она съела сама, а вторую протянула ему. — А точно надо? — Не знаю. Сам почувствуй, — она вернула половину на блюдце.
Сережа нахмурился, словно взвешивая что-то, а потом широко улыбнулся, быстро схватил пирожок и сунул в рот. Оба покатились со смеху, смеялись долго, пока, наконец, не затихли.
Сережа удивлялся такой смене своих состояний. Еще недавно он плакал, потом смеялся, а сейчас ему было спокойно и интересно.
Кира налила им обоим чаю и зажгла ароматическую палочку. — Мне вот любопытно, Кудрявенький, — сказала она с легкой улыбкой. — Откуда ты такой ловкий? Где ты научился такой хороший защитный кокон ставить? Расскажешь или сам пока не знаешь?
— Не знаю, — сказал Сережа. — Все эти состояния мне странно знакомы. Возможно, дело в моих недавних снах и холотропе. Он вдруг понял, что никому не рассказывал про свои встречи с Заугом. Он хотел бы рассказать о них Михаилу, но тот, казалось, сознательно не спрашивал и не открывался для таких рассказов. Можно было бы еще рассказать Лехе, но пока что не возникло подходящего момента. А вот сейчас момент был как раз таким.
Сережа рассказал про Зауга и свои переживания в холотропной сессии. За время рассказа он понял, что странное ощущение, мелькнувшее в момент спонтанного сооружения защитного кокона, было знакомо ему с проходной завода “Союз”, где он интуитивно воздействовал на охранника. В обоих случаях внутри него возникал один и тот же энергетический контур.
Кира слушала его очень внимательно и, когда он закончил, удовлетворенно кивнула. — Похоже, Сережа, ты вовсе не такой Кудрявенький, как мне сначала показалось — задумчиво сказала она. — Может даже это я тут “кудрявенькая”, а ты — мудрый старикан с седыми мудями.
Сережа хмыкнул и дернул подбородком — Граф СедоМуд и его недолюбленные щенки, мадам. К вашим услугам.
Они захохотали и театрально поклонились друг другу.
~
— Ты вот сказала, что я “далеко”. А что это значит? — спросил Сережа. — Что твоя точка сборки заметно сместилась относительно своего обычного положения. — А что эта точка собирает? — Тебя и твой мир соответственно. Вы фрактально подобны.
Сережа немного подвигал челюстью, будто хотел прожевать эту мысль. — Непонятно… — вздохнул он наконец.
Кира зачерпнула ложечкой немного меда, положила в рот и запила водой из термоса. Потом потрогала горло, словно проверяя, готово ли оно издавать звуки. И затем посмотрела на Сережу. — Обычно люди находятся в пространстве рациональных смыслов, из которых они сплетают покрывало историй о себе и окружающем мире, который кажется им чем-то отдельным. А сейчас мы способны воспринимать пространство энергий или вибраций — это более глубокий и объёмный уровень реальности, потому что большинство тех смыслов, которыми привыкли оперировать Личности, рождаются здесь.
Сережа снова подвигал челюстью. — Представь трехмерный объект, например, пирамиду, — продолжила Кира. — Уровень энергий — это когда ты видишь всю пирамиду со всех сторон разом, а уровень смыслов — это когда ты можешь видеть только одну из ее проекций на листе бумаги. Треугольник или прямоугольник.
Сережа чувствовал, будто он все это слышал в том или ином виде, но лишь сейчас начал по-настоящему осознавать. Ему вспомнился первый разговор с Михаилом про три типа знания, и эта простая, как тогда показалось, мысль, наполнилась вдруг удивительной полнотой.
— Как же люди живут и понимают друга друга, если они не выходят за пределы уровня смыслов? — удрученно качая головой, проговорил он. — Как понимают, так и живут. Включи телевизор ненадолго — там все видно. — Ты хочешь сказать, что все очень плохо? — Оно не плохо. Оно как есть. Каждому человеку дается несколько шансов заглянуть за пределы уровня смыслов и даже дальше. Но не все принимают приглашение. А из тех, кто приняли, многие выбирают это забыть. — Как такое может быть? Как можно это выбрать? — ошарашенно спросил Сережа. — Помнишь, как ты играл в детстве в песочнице? В куличики, солдатиков или машинки? Или уже постарше, когда ты гонял на велосипеде с друзьями? Или еще старше, когда у тебя появилась машина и стали интересны девушки? — Помню… — На каждом из этих этапов были дела, которые делать не хотелось, потому что песочница с солдатиками, велосипед с друзьями или машина с девушками были в тот момент гораздо интереснее этих дел. Верно?
— Верно. Меня постоянно загоняли учить английский или читать книжки. Или готовиться к поступлению. А я бегал от этого. — Вот именно, — кивнула Кира. — Таким же образом многие из тех, кто заглянул за границу привычных смыслов, выбирают об этом забыть и жить как раньше, играя в свои игры. Даже если эти игры заключаются в несчастных отношениях, нелюбимой работе и бесконечной суете.
— В этом мире мы все подобны детям, играющим в песочнице. И эта песочница имеет так много способов увлечь нас, что даже для того, чтобы просто помнить о ней, требуется постоянная кропотливая внутренняя работа. Такая работа может начаться, только когда игры песочницы уже не так увлекают, как в детстве. Надо наиграться, понимаешь? А это в свою очередь означает, что должен наступить определенный уровень внутренней зрелости. Он занимает много жизней по меркам нашего времени, и те, у кого это пока не случилось “старятся раньше, чем успевают начать взрослеть”, — она изобразила пальцами кавычки на последней фразе. — Откуда это? — спросил Сережа. — Это слова из песни одного мастера. Счастлива, что живу с ним в одно время. Кира почтительно поклонилась куда-то в пустоту.
Разговор стих, и они долго сидели молча, глядя изредка друг на друга и на свечу. В колонках тихо звенели тибетские чаши, иногда чуть шумел ветер за окном, и Сереже на какие-то мгновения казалось, что они с Кирой сидят где-то в горах у костра.
Он нарушил молчание первым. — А я не понял, ты сама пирожки ела? Я что-то не видел. — У меня свой чаек специальный, — Кира помахала большой кружкой.
— А почему…, — начал было он, но Кира перебила. — Мы с тобой рановато полезли в разговоры. Все вообще-то только началось и не стоит тратить этот ценный момент на болтовню. Ты хотел узнать про гляделки — готов? — Да. — Тогда идем на ковер, там будет удобнее.
Выбравшись из объятий перьевого дивана, они переместились в зону гостиной, где лежал персидский ковер.
На улице уже стемнело, но Кира все равно задернула шторы, а затем помогла Сереже удобно устроиться на полу со скрещенными ногами, подложив под ягодицы небольшую плотную подушку. Затем она поставила перед ним свечу, а сама села напротив и ловко заплела ноги в лотос. “Длинные ноги с браслетом на левой щиколотке, — отметил про себя Сережа, — нравится.”
Какое-то время они смотрели на свечу, а затем он почувствовал уже знакомое прикосновение Кириного взгляда. Выждав пару секунд он тоже поднял глаза.
Их взгляды соприкоснулись и стали осторожно друг друга изучать. Сережа заметил, что в отличие от Кириного, его взгляд передвигается как-то суетливо и дёргано. Вскоре Кира подняла руку, давая знак остановиться.
— Слушай мелодию, — сказала она. Из колонок зазвучал низкий звук флейты. Как и самый первый трек с морем и галькой, флейта куда-то звала, и Сережа пошел за ней. Кира перемещала свой взгляд вокруг его тела, будто скользила по матрешке чуть большего размера. В некоторых точках она задерживалась, и тогда Сережа ощущал, как скрытые в них напряжения начинают расслабляться. Это походило на сеанс у Дзико, только здесь не было физического контакта.
Тонкое, полупрозрачное облачко неловкости и стеснения возникло на внутреннем небосводе, и прежде, чем Сережа успел что-либо сообразить, превратилось в тяжелую темную тучу. Подобно китайскому летающему дракону, мелодия флейты кружила Сережу вокруг тучи, но не увозила от нее.
Он ждал, что Кира переместит свой взгляд куда-то еще и это поможет ему пойти дальше, но вместе этого Кира весьма бесцеремонно толкнула тучу. Это оказалось так неприятно, что Сережа поморщился и на мгновение отвел глаза. Дискомфорт был вполне осязаемый и состоял из булькающей тяжести в животе, переходящей в тошноту, легкого головокружения и общей слабости.
— Что это? — Сережа заметил, что слышит вопрос Киры телепатически, как Зауга во время их встреч.
Она еще раз нажала на облако, и в этот раз Сережа понял. Он набрал воздуха для ответа, но Кира покачала головой. До него дошло, что она предлагает действовать на уровне энергий, а не смыслов, как недавно сама ему рассказала, и осторожно прикоснулся к туче сам. Это было неприятно, но терпимо. Его поддерживал звук флейты и Кирин взгляд, так что, удерживая с тучей контакт, он обратился к ней: “Кто ты? Что ты хочешь сказать?” Эти спонтанно родившиеся в нем вопросы оказали неожиданное почти магическое действие — туча начала “говорить”.
Внутри нее были стыд и страх. Умеренно сильные, но давние. Глубоко запрятанные и избегаемые. Сережа увидел, что всегда боялся оказаться не тем, кого в нем хотели видеть родители, учителя, друзья, партнеры по бизнесу. Этот страх порождал длинную вереницу ситуаций, где ему приходилось натягивать на себя какие-то чужие костюмы, которые были либо малы, либо, наоборот, велики.
Причем все эти люди, которых он так боялся разочаровать, были не реальными людьми, а виртуальной комиссией из строгих голосов в его голове. И эта комиссия работала каждый день без выходных. Даже сейчас, в гостях у Киры, он пытался казаться кем-то другим. Кем-то, кто лучше и правильнее, чем тот, кто есть.
Параллельно с этими смыслами, раскрывающимися в его уме, в теле происходил цепной процесс, который в терминах этого вечера можно было назвать “поглаживаем тысячи щенков”. Вереницы ситуаций, где его желание нравиться и быть хорошим порождало незаметные прежде страдания, проносились перед ним, и на каждой он ставил сверкающий штемпель “Принято”.
Когда вместо темно-лиловой тучи перед ним оказалось светло-серое облако, он заметил, что тошноты уже нет, а сил прибавилось. Однако, уловив радостно-одобрительный сигнал от Киры, он в тот же момент понял, что есть еще кое-что, в чем пора было признаться.
Он стеснялся Киры. Стеснялся ее опыта или, вернее, своей неопытности. Стеснялся, что она увидит, что он ее хочет. И особенно стеснялся того, что она явно все это увидела. И видит прямо сейчас.
Он вздохнул, убрал внутренний взгляд с облака и сфокусировался на Кире. В ее лице не было высокомерия и осуждения, которых он боялся. Ясный, ровный и заботливый свет, исходивший от нее, напомнил ему о детских моментах, когда мама пела ему колыбельную, в которой растворялись все волнения и страхи.
И тогда он понял, что нужно сделать. Глубоко вдохнув и опершись на звуки флейты, как на посох, он стал снимать все те эмоциальные пластыри и “доспехи”, которые годами носил. Ясный и принимающий взгляд Киры помогал ему находить застежки и снимать это броню. Она хорошо ему послужила и, если когда-то понадобятся, он сможет ее надеть снова. Но здесь и сейчас она была не нужна. Эту мысль Кира доносила ему сегодня разными способами, и сейчас наступило время практики.
Словно в подтверждение этих слов, он ощутил, будто чьи-то большие руки бережно погладили его, а затем подхватили и прижали к груди. Все вокруг исчезло, оставив только его на руках у это космической матери. Он забыл про нее в повседневной суете, но она, оказывается, всегда была рядом, помня о нем и не переставая любить ни на мгновение. Сила и светлая ясность стремительно наполняли все его существо, и, пожалуй впервые за жизнь, ощущение собственной уязвимости приносило ему не боль, а радость, ведь быть уязвимым означало быть живым.
Флейта стала затихать, и он почувствовал, что космическая мать вернула его в комнату, ласково поцеловала на прощание и сказала, где ее искать.
Кира выглядела довольной. — Красиво работаешь, — уважительно сказала она. Можем идти дальше. Силы есть? — Да, — кивнул Сережа. — Кажется даже больше, чем до этого. Мне бы хотелось обсудить то, что сейчас было.
Кира посмотрела на часы. — Поговорить мы еще успеем, а вот для прогулки остается не так много времени. — Давай используем его разумно. И твои силы тоже.
Женская игривость, прозвучавшая в ее последних словах, произвела на него неожиданный эффект. Сережа натурально ощутил, как между его лопаток возникли два огромных крыла, острота зрение увеличилась, а обзор расширился. Причем за удивлением почти сразу пришло спокойное узнавание. Так бывает, когда находишь в карманах одежды, которую долго не носил, крупную купюру. Сначала удивляешься, радуешься, а затем принимаешь как должное, потому что вспоминаешь, как сам ее туда положил.
Кира смотрела на него с интересом. Он не знал, как именно для нее выглядят эти крылья, но перемена его облика явно не осталась незамеченной с ее стороны. — Ну что — полетаем? — спросила она телепатически.
Он кивнул и легонько встряхнул крыльями. Их взгляды встретились.
В этот раз суеты не было. Сережа смотрел на Киру и наслаждался ее красотой и мудростью. Затем он почувствовал, как ее взгляд прошел через его энергетический периметр и приблизился вплотную, словно до этого она ходила по его веранде, а теперь стояла на пороге дома. Ему захотелось сделать так же, и как бы в подтверждение этого она чуть заметно кивнула, давая свое разрешение.
Откуда-то он знал, что и как делать. Удерживая небольшую часть внимания между лопатками на уже знакомой “кнопке”, он устремился вперед. Когда он уперся в напряженную невидимую заслонку, то просто на мгновение замер, сохраняя с ней контакт, а затем почувствовал, как она расслабилась. Дверь была открыта.
Глубокие восточные барабаны в колонках стали тише, и на первом плане красивый мужской голос запел что-то на арабском языке.
На лице Киры возникли древние символы и знаки, которых Сережа не знал, но, глядя на них, ловил странное чувство, что все это с ними двумя уже случалось. Они стояли так, каждый на пороге другого, наслаждаясь невероятной близостью момента. Каждый знал, что его мысли и чувства полностью открыты для партнера, и эта тотальная обнаженность, невозможная в привычной жизни, делала контакт не просто глубоким, а космически бесконечным.
— Заходи, Старый, — шепнула Кира. — Иду, Кудрявенькая, — отозвался Сережа и нырнул в бесконечную черноту ее зрачков.