К его сожалению, несмотря на все его ухищрения, вспомнить содержание их гляделок так и не получилось. Иногда Сереже представлялось, что память подобна секретеру с множеством ящичков, содержимое которых можно прочитать, если ящик задвинут. Но ящик с “гляделками” по какой-то причине был выдвинут. Первые дни внимание тянулось к ящику, как язык тянется к дырке, оставшейся от зуба. Ты вроде и не хочешь этого, а он тянется. Сам. Спустя неделю ум, похоже, привык, что ящик выдвинут, и поставил вместо него какую-то “пломбу”, от которой внимание успокоилось. Все как с языком и дыркой.
Что касается остальных событий вечера, то их ящички были исправно задвинуты. Иногда воспоминания возникали спонтанно, а в другой раз Сережа сам осторожно тянулся к ним, как ребенок, проверяющий, что новая игрушка ему не приснилась и не исчезла. Правда шлейф приятно волнующих переживаний всегда заканчивался горчинкой — Сережа вспоминал, что Кира с той поры не выходит на связь и вообще ведет себя странно.
Проснувшись после памятной ночи у нее в гостиной, он нашел на столе короткую записку:
Доброе утро.
Завтракай с Фибой. У меня срочный выезд. Возможно, надолго. Будешь уходить — просто захлопни дверь. Меньше разговоров. Больше природы и сна.
К.
P.S. Про меня и Учителя болтать не надо.
За это время Сережа отправил ей семь сообщений — шутливые отсылки к их ночным разговорам, вопрос “Что такое надолго?” и просьбу прислать звучавшие ночью треки. Шутки и вопрос она проигнорировала, а на просьбу ответила: “Позже. Занята”. Такая сухость с ее стороны была ему неясна и расстраивала. Он нехотя признавался себе, что очарован Кирой и ощущает к ней сильную привязанность и даже влюбленность.
Эти чувства, по счастью, отличались от болезненной любовной хандры, которая случалась с ним в школе или институте. Тогда ему хотелось лежать, драматично запрокинув голову, и курить, слушая на повторе ранние альбомы Земфиры, Сплин или Наутилуса. Сейчас же, как ему казалось, дело обстояло несколько иначе. Кира оказалась не просто интересной и привлекательной женщиной. Она показала ему общение, которое полностью выходило за рамки известных ему человеческих контактов, разбудив неведомую прежде жажду. Экскурсия на волшебном автобусе закончилась, и возвращение в свой привычный город давалось непросто.
Благодаря Кире он узнал счастье быть увиденным и принятым. Полностью и без оговорок. Искренность такой обнаженной встречи подняла его планку человеческих контактов на незнакомую прежде высоту. Возможность снять социальные маски и просто быть самим собой в поле внимания другого человека, не пытаясь соответствовать каким-либо нормам, оказалась освобождающей и целительной. На ее фоне взаимодействие в рамках ролевых моделей стало вызывать еще больший дискомфорт, чем после холотропного семинара.
Первые несколько дней он активно экспериментировал с новым видом зрения, которое он освоил в их гляделках. Как он теперь сообразил, именно оно спонтанно включилось у него на проходной, когда он шел на семинар Игоря. Тогда он не понял, как это вышло, но сейчас механика стала чуть яснее.
Стоило слегка расфокусировать взгляд и посмотреть на объект чуть дольше обычного, сохраняя фокус внимания на точке между лопатками, как человек или предмет напротив начинали без слов рассказывать что-то через образы и ощущения. Это срабатывало не всегда — некоторые люди и предметы “молчали”, — но все же достаточно часто, чтобы Сережа продолжал свои эксперименты.
Насколько такой “рассказ” совпадал с состоянием самого человека, выяснить было сложно. Ведь даже если бы человек сказал, что у него внутри все совсем не так, как увиделось Сереже, то могло запросто оказаться, что человек сам не знает своих состояний. Сережа хорошо помнил, как еще каких-то два-три месяца назад его внутренняя кухня была ему совершенно неведома.
Поначалу он то и дело спрашивал себя, не может ли все происходящее быть просто игрой его воображения. И хотя никаких рациональных аргументов в пользу реальности нового зрения у него не было, этот вопрос перестал волновать его очень быстро. Сережа чувствовал, что у него появился новый способ восприятия, позволяющий видеть, слышать и чувствовать в более широком диапазоне, чем прежде.
Он интуитивно ощущал, что рассказывать об этом всем подряд не стоит, и потому молча водил новым радаром вокруг, калибруя возникающие ощущения и образы со своими обычными представлениями.
Наблюдая таким образом за людьми на улицах, в кафе и офисе, он снова и снова возвращался к Кириной метафоре с автомобилями. Транспортные средства в большинстве своем передвигались на автопилоте, водители либо спали, либо куда-то отлучились. Даже во время так называемых доверительных разговоров живые встречи были крайне редки, в основном люди обменивались готовыми репликами, как чат-боты. Стоило послушать две-три фразы, чтобы понять, какой из многократно отрепетированных социальных танцев исполняют участники.
“Мы думаем, что кто-то понимает нас лучше, а кто-то — хуже, — размышлял Сережа. — Но на деле и те и другие узнают в нас лишь какие-то части историй, звучащих в собственной голове. К нам они относятся очень косвенно. Почему мы так редко видим друг друга по-настоящему?”
Продолжая свои эксперименты, он нашел для себя две возможных причины. Первая заключалась в том, что люди не _видели_ и не _знали_ сами себя. Они носили свои эмоциональные доспехи днем и ночью, не снимая их полностью даже рядом с близкими, а передвигались, как боксеры в защитной стойке. Пытаясь таким образом закрыться от возможных неприятных переживаний, они по факту закрывались от самих себя и жизни в целом. Во-вторых, люди крайне редко искренне интересовались другими людьми. На такой интерес просто не оставалось внимания, оно уходило на поддержание защиты. Как можно разглядеть другого, если руки сжимают щит и меч, а на голове шлем с узкими прорезями?
Тем не менее, и в офисе, и на улице, и на рабочих переговорах попадались люди, более живые, чем другие. И не только люди. Никогда прежде Сережа не замечал в родном городе столько кошек и котов. Они сидели в окнах, грелись в тени под машинами, крались куда-то по водосточным трубам, рыскали и дрались около мусорных контейнеров, выглядывали на улице из рюкзаков и переносок или удивленно смотрели из проезжающих машин.
“Наверное, Кирин кот дал мне какой-то спецпропуск или написал в кошачьей социальной сети про меня пост”, — усмехался про себя Сережа. Конечно, он догадывался, что пушистые друзья не стали вести себя иначе, и дело в настройках его внимания, но версия с кошачьим инстаграмом его забавляла.
Главным же было даже не количество этих кошек и котов, а то, что внимательное наблюдение за ними быстро меняло состояние — внутренняя суета замедлялась и приходила ясность. Сережа связывал это с тем, что животные, в отличие от него, не гоняли мысли о прошлом и будущем, а значит, находились в присутствии постоянно, не считая моментов сна. Впрочем, что там происходило в голове у животных, было неясно, так что Сережа держал свои объяснения в статусе любопытной гипотезы.
Он чувствовал, что все происходящее с ним, несмотря на кажущуюся невероятность, такая же обыденная вещь, как смена молочных зубов коренными. Эзотерические истории о третьем глазе не могли возникнуть на пустом месте, а значит, вокруг должны быть те, у кого “зубы сменились уже давно”. Сережа был уверен, что скоро встретится с ними, и чутье его не подвело.
Дальше >
