С одной стороны свет, а другой стороны нет. (с)
В двух метрах впереди, скрестив ноги, сидела Кира. Полы ее длинной юбки очерчивали ровный круг, а мех жилетки, надетой поверх облегающего свитера из тонкой шерсти, играл цветными искрами. Кира погладила вплетенное в волосы цветное перо, и в ее руках возникла деревянная флейта. Она приложила ее к губам, и мелодия, звучавшая до этого где-то далеко на фоне, приблизилась. Чернота вокруг ожила и осветилась цветными всполохами, словно северное сияние.
Откуда-то сзади вышел Санчез и сел рядом с Кирой. Он был одет в одежду из шкур, как коренные северные народы, не хватало только шапки. Татуировка с орнаментом покрывала его лицо густой сетью, отчего он казался старше. Оба они держались спокойно и немного торжественно.
Кира, не прекращая играть, кивнула Санчезу, а он снял меховые рукавицы, сложил ладони перед грудью, и, прикрыв глаза, замер. Несколько секунд его губы шевелились, а затем левая рука легла на грудь, а правая прошла по дуге и вытянулась ладонью вперед. Сережа машинально посмотрел на ладонь, отчего она тотчас приблизилась к его глазам, закрыв остальной обзор.
В центре ее горел и переливался ярко-голубой символ, и Сережа сразу понял, что это ключ. Нарастающий высокочастотный звук перекрыл флейту, и Кира с Санчезом исчезли.
Яркий розовый цветок распустился в темноте и надвинулся, обдавая волнами холода и жара. Нарастающая тревога стала перехватывать дыхание, но недавняя память о том, что он тут уже проходил, помогла устоять.
Темнота сверкнула разными цветами, и в ней возникло переливающееся облако.
— Зауг, — позвал Сережа.
Ответа не было, но Сережа знал, что его слышат.
— Ты снова будешь нападать?
— А ты хочешь? — Сережа услышал знакомый голос в голове и почувствовал новую волну тяжелого страха и дискомфорта. Он позволил ей прокатиться сквозь себя, не отводя взгляда от облака.
— Я готов это пройти, если нужно.
Зауг не ответил, но Сереже показалось, что он ему одобрительно подмигнул и принялся отвязывать его нити.
Сережа вспомнил слова Санчеза о том, что смерть — это один из голосов жизни. Сейчас это было ясно, хотя понятнее или проще от этого не становилось.
Промелькнула мысль, что Гераклит был прав, когда написал, “После смерти мы все удивимся”. Независимо от того, как человек жил, смерть его удивит. Кто-то будет смеяться, а кто-то плакать, один взлетит выше солнца, а другой низвергнется в пропасть. Но ни один, ни другой об этом не расскажут.
Сережа быстро летел в цветном туннеле навстречу свету. Он не чувствовал ни страха ни бравады, лишь светлую ясность. Он видел, что абсолютно все события его жизни выстроены идеальным образом. Даже то, что раньше казалось неправильным, сейчас виделось совершенным и необходимым звеном цепочки, которая привела его сюда.
Туннель закончился, реальность моргнула, и перед ним возникли два внимательных Существа, похожих на очень больших сине-зеленых людей. Они склонились над ним, как родители над кроваткой ребенка, излучая внимательную заботу. На голове одного из них была непонятная конструкция, напоминающая то ли корону, то ли какой-то прибор.
Сережа чувствовал, что они о чем-то переговариваются между собой, но смысл был неясен. Он также ощутил, что его голова неудобно запрокинута, потому что он лежит.
— Тебе надо сесть, — сказали Существа.
Их голос придал сил. Сережа медленно поднял голову, сел и оглядел комнату с новой перспективы. Он не видел своего тела, но действовал так, как будто оно есть.
Существо с короной протянуло ему большую чашу, и он медленно, в несколько глотков выпил ее содержимое. Что заливалось и куда, было непонятно, поскольку ни тактильного ощущения от прикосновения жидкости, ни ее вкуса он не почувствовал. Однако он явно ощутил, что действие удалось.
— Это поможет тебе, — сказало Существо с короной.
— Поможет найти то, что ты ищешь, — лаского добавило второе.
Исходившее от них теплое внимание напомнило Сереже, как он радовался рыжему коту — гладил его, угощал едой и умилялся потешным повадкам. Только сейчас таким котом был он сам.
— Тише, — сказали Существа, и Сережа понял, что его воспоминания мешают их общению. Чтобы стабилизировать внимание, он решил замкнуть контакт между лопатками. Это удалось сразу и сработало как тумблер — неведомые механизмы пришли в движение, наполнив все его тело незнакомым прежде ощущением мудрой легкости. Возможно, это было как-то связано с выпитым недавно напитком. И тогда Существа заговорили.
Сережа сразу понял, что их сообщение содержит гораздо больше смыслов, чем он способен распознать. Поэтому он впускал в себя знание так же, как пил предложенный ранее нектар — почтительно и бережно, заполняя свой внутренний сосуд. Там оно будет храниться и ждать своего момента, который, он знал это совершенно точно, однажды настанет. Сообщение использовало сразу все каналы восприятия — образы, звуки, запахи, вкусы и ощущения сплетались вместе, и некоторые фрагменты этого потока даже раскрывались понятными смыслами на привычном языке.
Существа объясняли некоторые аспекты человеческого мира, постичь которые, находясь внутри, было невозможно. Сначала Сережа увидел большую сложную мандалу. Как он понял, она описывала распределение живых существ на земле. Согласно ей, в промежутке между рождением и смертью каждое существо получало фиксированное распределение, внутри которого имелась возможность перемещаться по уровням реализации.
Это космическое распределение не было однако связано с существующими социальными иерархиями и профессиями. Все созданные людьми кастовые системы, профессиональные и психологические классификаторы являлись таким же эрзацем, каким является нарисованное солнце по отношению к настоящему небесному светилу. Независимо от сходства, оно не светит и не греет. Солнце наверху ничего не знает о своих нарисованных клонах, а мирозданию нет дела до правил и понятий, рожденных в человеческом уме. Философские и эзотерические концепции не были бредом, но не были и правдой. Они родились в попытках выразить этот космический порядок, но были не им самим, а лишь напоминанием о нем, распознать которое могли те, кому этот порядок открывался.
Подлинный космический порядок был непостижим для ума и потому не мог быть выражен никакими его средствами.
Мандала погасла и сменилась ступенчатыми мексиканскими пирамидами. Ее ярусы символизировали уровни реализации, по которым человек поднимался внутри своего текущего распределения. Для подъема требовалось стабилизировать колебания ума, культивировать в нем определенные состояния и очищать его от шумных идей. Это приводило к тому, что человек начинал слышать Высшие Силы, которые направляли его в течение жизни.
Пирамиды исчезли, и появился огромный косяк рыб в темной воде. Почему-то стало ясно, что это метафора человечества, увлекаемого рекой времени. Рыбы начинали свой путь на дне, куда не доставали солнечные лучи. При повышении уровня реализации они постепенно поднимались к поверхности, где становилось все светлее, пока, наконец, не начинали ненадолго выпрыгивать из воды.
Оказываясь в воздухе, они узнавали, что привычный им с рождения водный мир — не единственный, и получали шанс встретиться с более развитыми существами, которые здесь жили.
Они могли смахнуть с рыбки прилипший речной мусор, успокоить, если она тревожится, и показать что-нибудь удивительное, чтобы вдохновить. Они могли чему-то научить и даже что-нибудь подарить. Они могли напомнить, что любое живое существо подобно музыкальному инструменту в их руках, и показать, как этот инструмент звучит. Такой подарок был самым ценным— он пробуждал внутренний компас.
Сережа неожиданно понял, что это не просто абстрактные образы, а то, что происходило прямо сейчас — он был такой вынырнувшей рыбкой, которой объясняли и показывали, как звучит ее мелодия. Едва он это понял, как передача смыслов остановилась, освободив его каналы восприятия, а сама мелодия стала громче.
Щемящее чувство возникло в середине груди, перекатилось по телу и превратилось в неровные волны. Они прокатывались внутри, то сильнее, то слабее, заставляя его слегка вздрагивать. Он не сразу сообразил, что где-то там, в очень далеком отсюда мире, в странном доме, похожем на большой камень, его тело тихо плачет.
Это были слезы светлой грусти и ясной радости. Он прощался с тем, что уходило, и радовался, что на какой-то непонятной лестнице с бесконечным количеством ступеней кто-то только что сделал шаг.
Оказалось, что ноты мелодии были знакомы ему с детства. Он знал их через мягкие руки мамы и колючие усы папы, через их голоса и смех. Они приходили вместе с маминой колыбельной в виде ярких фантазий о волшебных мирах и сказочных приключениях. Осторожно заглядывали в его ум на самой кромке засыпания как неясные, невыразимые в словах образы. Они прятались в плывущих над рекой и полем облаках, трещинах на асфальте, солнечных бликах и каплях росы на листьях. Они жили во вдохе, выдохе и паузе между ними, свете далекой звезды, поцелуе и улыбке любимого человека, звуке крыльев пролетающей птицы и запахе леса после дождя. А иногда они смутно звучали на фоне грохочущей мирской карусели, напоминая, что этот большой удивительный мир сшит из такой же дымчатой ткани, как его сны.
Ноты были давно знакомы, но вот самостоятельно распознать их в жизненном потоке оказывалось невероятно трудно. По мере взросления жизненная карусель набирала ход и требовала все больше внимания, отчего мелодия слышалась все тише, становясь постепенно совсем неразличимой.
Особая ирония состояла в том, что люди тратили большую часть жизни на раскручивание своей карусели. Они искренне думали, что это позволит им жить лучше, но на деле лишь заглушали мелодию, тем самым выкидывая полученный при рождении билет к счастью.
— Как же мы забываем об этом чуде? Ведь оно было нам сразу дано. Нужно обязательно рассказать другим. Это знание преобразит мир, — ловил Сережа пролетающие мысли.
Его внимание мягко захватили и дали понять, что для продолжения надо успокоиться. Он проверил контакт между лопатками, заново нащупал внутреннее равновесие, вернул внимание и сообщил, что готов.
Существа продолжили, и он с грустью понял поспешность и поверхностность только что пролетевших сквозь него мыслей.
Происходящий с ним процесс был редким, но не уникальным. Знание не было новым, люди обладали им много веков. На протяжении всей человеческой истории тысячи людей оказывались на этом месте, пили предложенный нектар и узнавали свою мелодию. Они также хотели рассказать другим о пережитых инсайтах и даже пытались это делать, пока не приходило время следующего важного постижения.
В мире царил совершенный порядок, абсолютно непостижимый рационально. И потому изменений требовал не мир, а человеческий ум, который этих изменений хотел.
Для ума, считающего себя вершиной эволюции, подобная мысль казалась абсурдной — отсутствие желания улучшений воспринималось как деградация и болезнь. И это было правдой для тех, кто не соприкасался с высшим порядком. Но для тех, кому он открылся, болезнью казалось считать себя умнее Жизни. Это как если бы древний человек решил починить каменным топором современный компьютер. Люди летят на Луну и мечтают колонизировать соседние планеты. Они ищут в космосе разумную жизнь, а эта Жизнь смотрит на них и улыбается. Она гораздо ближе, за ней не нужно лететь, стоит только открыть глаза. Но пока они закрыты — она недостижима.
Жизнь, Истина или Бог говорит со всеми людьми. Просто большинство из них не слышат. Они говорят — “совпадение”, “случайность”, “показалось”, “прикольно вышло” или “надо же, какая неудача”. Люди отгораживаются от Бога срочными делами, семейными планами, и тысячей других сомнений. Люди говорят: “Когда увижу, тогда поверю”. А Бог смеется и отвечает: “Когда поверишь, тогда увидишь”. Люди хмыкают, а Бог все равно продолжает говорить с каждым.
Поэтому прозрения случались и случаются. То здесь, то там отдельные люди вспоминают свою мелодию и переходят из человеческой школы в космическую. Все они учились в ней и раньше, просто не замечали этого, пропускали уроки и оставались много раз на “второй год”.
Пока человек просто повторял себе, что он человек, его неизбежно одолевали человеческие вопросы и заботы.
По мере того, как он вспоминал про школу, начинал учиться и постигать, что значит быть человеком, вопросы постепенно теряли свою важность и отступали. Конкретный словесный ответ мог быть любым и не имел особого значения, если был узнан ответ истинный, невыразимый в словах.
То, что поначалу выглядело мракобесием или непонятным волшебством, позднее становилось обычной работой и даже рутиной.
Обучение в школе происходит индивидуально. Каждый находится в своем классе, и одна и та же житейская ситуация несет для разных людей разный урок. Но есть и общее. Те, кто заканчивают школу, сюда не возвращаются. Но пока мы здесь — мы ученики, и потому добро пожаловать на занятия.
При самом первом входе в школу каждый ученик ненадолго встречался с Истиной, и отблеск ее сохранялся в глубине его существа, как нечто важное, но забытое и неясное. Именно это смутное размытое воспоминание однажды отправляло человека на поиски. Иногда оно звучало как зовущий в дорогу гонг или колокольчик, напоминая, что мир шире, чем кажется, и приглашая его исследовать. Но гораздо чаще оно проявлялось как сомнения, скука, неудовлетворенность, бессмысленность, цикличность и безысходность. Люди воспринимали это как страдание, хотя они, как и все вокруг, были голосами Бога — так он помогал заблудившемуся путнику вернуться на свою тропинку.
Изучаемые в школе предметы были едины для всех существ во вселенной и интуитивно понятны. Сложными они становились только в одном случае — когда люди начинали их объяснять своими словами.
Истина неподвластна словам. Можно говорить о том, что рядом с ней, но когда смотришь на нее и становишься ею, комментарий остается всего один — _Тишина_. Все остальное будет слишком грубым, неточным и нечестным.
По-настоящему рассказать человеку о Боге может только Бог. И он рассказывает всякому, кто готов слушать и видеть. Каждый ученик школы однажды узнает это сам.
А до той поры можно слушать и читать других учеников, которые по каким-то причинам вызывают интерес и желание их слушать. Даже если некоторые их истории кажутся сказкой. В конечном счете, не так ли возникли сказки? И не для того ли, чтобы однажды стать былью для тех, кто в них верит?
Существа замолчали, а потом приблизились, мягко прикоснулись к его голове с двух сторон. Что-то резко щелкнуло в ее центре, и Сережа показалось, что с самого рождения он носил на голове тугой обруч. Его сдавливающее ограничение давно стало таким привычным, что лишь сейчас, оказавшись без него, он ощутил, насколько восхитительна свобода. Его руки сами сложились перед грудью, голова наклонилась в почтительном поклоне, а глаза закрылись.
Перед ним снова возникла распределительная мандала. В этот раз внимание притянулось к ее центру и плотно там зафиксировалось. Он почувствовал, что начинает стремительно расширяться, проживая на невероятной скорости сотни разных жизненных опытов в разных формах. А потом этот шар схлопнулся до маленькой золотой точки. Точка несколько раз сверкнула и погасла.
Время замерло, и он сидел так, пока не почувствовал на лице приятный прохладный ветер. Открыв глаза, он обнаружил, что сидит на диване со скрещенными ногами и сложенными перед грудью руками. На стуле перед ним сидел Санчез. В одной руке он держал маленький вентилятор на батарейках.
Дальше >