Было раннее утро, и хотя солнце уже взошло, его лучи почти не грели, как будто огненный шар заменили дешевой китайской лампой.
На вершине скалы, напоминающей гигантское яйцо, стояла деревянная скамеечка вроде тех, что держат в хозяйстве, чтобы дотягиваться до высоких полок. Нахохлившись на ней, как голубь зимой, Сережа кисло глядел на величественную панораму озера и думал, что несмотря на все ее величие, фотографировать ее он не будет. Теплые носки, термобелье, шапка и пуховик пришлись как нельзя кстати, но он все равно мерз и с удовольствием грел руки о кружку с чаем.
Несколько птиц с криками пролетели над ним и устремились на запад. Где-то в той стороне, всего в пятнадцати минутах езды на катере в прибрежных зарослях скрывается причал, на котором его дожидается машина. Он представил, как она приветливо подмигивает, открывая двери, как он забирается в салон и тугие кожаные кресла обнимают его. Увидел, как оживают приборы на панели, а двигатель весело заводится. Вот он включает передачу и уезжает прочь от этого холодного стального озера и безжизненного скалистого острова, затерянного здесь среди сотен других таких же одиноких и унылых островков. И главное — он уезжает подальше от этого хмурого молчаливого Санчеза с его дурацкими непонятными играми. Сережа презрительно поморщился и фыркнул.
Скала, на которой он сидел, была не вполне обычной. Во-первых, как уже было сказано, она походила на огромное неровное яйцо, размером с двухэтажный дом, а во-вторых, это на самом деле был дом, закамуфлированный под скалу.
По словам Санчеза это был пилотный образец, выполненный частным конструкторским бюро по заказу военных. Всего было изготовлено три различных вариации, но в серию ни одна из них не пошла. Вероятно, в другое время Сережа бы с восторгом изучал необычную конструкцию, но сейчас он сидел на ее крыше и мечтал побыстрее уехать. “Почему это меня так бесит? Что случилось?” — спрашивал он сам себя. И сразу же себе отвечал: “Ничего не случилось. Ничего вообще. Потому и бесит. И зачем только я сюда поперся”.
Когда вчера они высадились на остров, Санчез предложил Сереже тарелку риса с овощами, а сам засел с планшетом в одной из комнат. Экрана планшета Сережа не видел, но по положению рук и движению пальцев Санчеза со стороны казалось, что он играет. В какие-то гонки или шутер. Помимо этого он несколько раз с кем-то созванивался, закрывая дверь или выходя на улицу, так что Сережа ничего не слышал. Выдать доступ к Интернету он отказался, сказав, что это служебная закрытая сеть и сторонние устройства к ней подключать нельзя без особого разрешения сверху. На все Сережины “когда?” он кивал и говорил “да-да, все будет”, после чего шел дальше заниматься своими делами.
Озадаченный таким приемом, Сережа решил осмотреть дом. Первый этаж почти целиком занимал гараж, в котором обнаружились две небольшие лодки, электрический квадроцикл и гусеничный снегоход. Откуда в доме электричество — было неясно, никаких видимых проводов снаружи Сережа не нашел. Но между тем, энергия явно как-то поступала, обогревался дом тоже электричеством. Кроме гаража на первом этаже была еще одна комната, но дверь туда оказалась заперта. На втором этаже была весьма просторная гостиная с кухней и две спальни. В одной из них, помимо кровати, стоял большой стол с тремя мониторами и непонятными устройствами. Здесь жил Санчез.
Материал, из которого был сделан дом, Сережа прежде не встречал. Санчез сказал, что это тоже какая-то экспериментальная разработка для военных и даже назвал буквенно-цифровую аббревиатуру, которой она обозначалась, но Сережа ее забыл. Внешне материал имитировал окружающие скалы и даже походил на ощупь, при этом был теплее и явно легче.
В шесть часов, когда на улице уже стемнело, Санчез вышел из комнаты и сказал, что они едут в баню. Его вид и тон не располагал к разговорам, и Сережа не стал лезть с вопросами. Баня располагалась на другой стороне острова, и Санчез выгнал из гаража квадроцикл. На Сережин вопрос, почему они едут без света, он сказал: “Чтобы не палиться лишний раз. И так нормально видно”. Видно, впрочем, ему и правда было нормально — он легко лавировал между валунами, ямами с водой и поваленными деревьями. Через пятнадцать минут они приехали к небольшому деревянному строению. Внутри было тепло, печка была уже кем-то растоплена.
Следующий час Сережа вспоминал с легким содроганием.
Санчез дал ему выпить какой-то горьковатый чай и велел ложиться на лавку. Схватив два больших веника, он махал ими, издавая разные странные звуки. Он шипел, свистел, гудел, мычал и верещал. Иногда все это неожиданно превращалось в подобие колыбельной на каком-то диком тарабарском языке, а потом эта колыбельная переходила в боевую песнь.
Минут через десять Сереже стало невыносимо жарко, и он попытался встать, но Санчез его остановил. — Мы только начали, — строго сказал он, не прекращая махать вениками. — Тебя нужно очистить. — Мне душно, я не люблю баню. — И не надо любить. Ты главное дыши легче. — Да я могу сейчас в обморок упасть. Санчеза это похоже развеселило. — Вот это круто! Давай! — крикнул он и замахал веником еще активнее.
Сережа отследил волну ярости и желание вскочить, взять большой деревянный ковш и врезать им Санчезу по голове. Он попытался представить это, но волна слабости прокатилась по его телу, и охватила все конечности. Двигаться стало невозможно. Перед глазами что-то вспыхнуло, а затем он оказался на маленькой лесной полянке. Духота по-прежнему давила, но перестала быть такой изнуряющей. Крики Санчеза отдалились и превратились в нечленораздельный фон. Чуть впереди вполоборота сидел старик. Его лицо было закрыто широкополой соломенной шляпой. Сережа поздоровался. — Здравствуй, — старик говорил медленно. Голос у него был хитрый, но добрый. — Почиститься пришел? — Я не знаю. А мне надо?
Старик засмеялся дребезжащим смехом. — Конечно. Вам всем надо. Так что — чиститься хочешь? — А как это? — Чиститься хочешь? — повторил старик вопрос. Сквозь давящую духоту до него донесся петушиный выкрик Санчеза. В нем была какая-то лихость, которая придала сил, и Сережа согласно кивнул старику.
Тот что-то произнес, и из тени позади него вышли два больших жука. В лапах они сжимали какие-то скребки, щетки, веники и непонятные предметы. Жуки выглядели страшновато, но опасности от них не исходило. Старик снова что-то скомандовал, и жуки налетели на Сережу с двух сторон. Он не понимал, что конкретно и как они делают, но это действительно походило на чистку или стирку. Жуки _стирали ткань_, из которой он состоял. Назвать этот процесс приятным нельзя было даже с натяжкой. Приятно ли ткани, когда ее намыливают и усиленно трут в горячей воде? Вопрос, безусловно, странный, но Сережа решил, что теперь он точно знает ответ — нет.
Духота усилилась, мысли спутались и ощущения тела опасно отдалились, как будто Сережа из него вот-вот вылетит, причем навсегда. Ему представилось, что он держится за трос, привязанный к несущемуся катеру, которым управляет Санчез. Или не Санчез, а этот непонятный старик. Или жуки. Или они все вместе. Катер делал виражи, Санчез орал какую-то песню, Старик смеялся дребезжащим смехом, а жуки гудели и работали своими двенадцатью лапами. Сережу мотало из стороны в сторону, брызги застилали глаза и остро кололи лицо, иногда он уходил с головой под воду, и единственное слово, которое он про себя повторял, было “держись”. Что произойдет, если отпустить веревку, он не знал, но проверять не хотелось.
Песня Санчеза сменилась и стала походить на колыбельную. Жуки продолжали свою работу, но спутавшиеся прежде мысли теперь расправились, и Сережа понял, что именно помогло ему продержаться все это время и не “отпустить веревку”. Он чувствовал, что происходящий процесс, несмотря на дискомфорт, действительно очень полезен. Это знание было таким абсолютным, что перекрывало сопряженные с чисткой неудобства. Как только он это почувствовал, старик рядом одобрительно хихикнул. Духота спала, силы вернулись, и Сережа понял, что основная часть процедуры уже позади. Он даже несколько раз повернулся, предлагая жукам помыть какие-то пропущенные места. Это, конечно, было излишним. Жуки гораздо лучше него видели, каким места нуждаются в чистке. Но юмор они, похоже, оценили. Сережа почувствовал, что полянка начинает отдаляться, и едва успел крикнуть “спасибо” старику и жукам, как пришел в себя на скамейке в бане.
Санчез облился водой из бочки и вышел в предбанник. “Чего же он хмурый такой. Может, ему тоже почиститься надо, — подумал Сережа, чувствуя, как к нему возвращается раздражение. — Глядишь, улыбаться начнет и подобреет”.
Дорога назад также прошла в темноте и тишине. Сережа смотрел на поднявшуюся Луну и размышлял, как ему разговорить Санчеза. Он думал это сделать во время ужина, но Санчез сказал, что ужинать они не будут.
Когда они вернулись, он попросил Сережу рассказать вкратце про грибной поход с Кирой, а когда, Сережа закончил, он выдал ему механический счетчик-кликер вроде тех, что используют стюардессы для подсчета пассажиров, и сказал отмечать кликом каждый проход через любой дверной проем внутри дома.
Выдав это задание, он достал планшет и пошел к себе в комнату. На вопрос Сережи, что ему делать помимо щёлканья кликером, Санчез показал на книжный шкаф и предложил что-нибудь почитать оттуда. Заголовки на корешках Сережу не заинтересовали — альбомы Карелии, каталоги птиц и животных, определители растений, Паустовский, Бианки и подборка старых выпусков “Охотничьи просторы” и “Рыболов-спортсмен”. В итоге Сережа лежал на диване, удаляя неудачные фотографии в телефоне.
Через полтора часа Санчез высунулся из своей комнаты и поинтересовался у Сережи, сколько он накликал. А в десять вечера он вышел, походил по дому и сказал, что пора ложиться спать, и важно хорошенько перед этим умыться. Не скрывая раздражения Сережа спросил, что все это значит, на что Санчез сухо ответил: “Это очень важно для того, зачем ты приехал”. Он сказал он это таким серьезным и безапелляционным тоном, что Сережа скрипнул зубами и пошел в ванную.
Утром его разбудили звуки на кухне — Санчез гремел какими-то кастрюлями. Выглядел он устало, как будто не спал. — Привет, — сказал он Сереже. — Овсянку собираюсь варить — будешь? — Давай. Ты чего — плохо спал?
Санчез как-то странно хмыкнул и не ответил.
Короткий завтрак прошел почти в полной в тишине. Сережа уже понял, что Санчез почти постоянно натягивал вокруг себя кокон — такой колючий, что находиться с ним рядом становилось некомфортно, а слова просто не шли. Стоило выйти на улицу, как приходили ясные формулировки, но вблизи мысли сбивались и путались.
И вот сейчас, сидя на крыше и допивая остывающий чай, Сережа продолжал гадать, что может означать этот странный спектакль. С самого приезда на остров его не покидало ощущение двойной игры. Как будто кроме того, что он видел, был какой-то невидимый слой. Но сколько Сережа не силился его разглядеть, картинка не складывалась.
Через открытый в крыше люк послышались голоса, и Сережа спустился посмотреть, что там происходит. Санчез сидел спиной к нему за столом в гостиной, глядя на стоящий перед ним планшет. Симпатичная блондинка на экране что-то говорила под треск не то сверчков, не то цикад. Судя по пейзажу за ее окнами, она находилась где-то в тропиках. — Ну Саааш, — сказала она, растягивая слова и сложила губы бантиком. — Ну почему у нас все как обычно? Может закончим уже друг друга переделывать и начнем как нормальные люди общаться? — Поддерживаю, — Санчез погладил бритую голову. — Что ты сейчас хочешь? — Ты знаешь что, — устало произнесла девушка. — Я уже два раза тебе объяснила. Я хочу, чтобы ты помог решить проблему. — В чем она заключается? — Санчез утрамбовал какие-то коричневые листочки в деревянной трубке и стал ее раскуривать. — Ты попросил меня присмотреть за домом, и я согласилась. Сначала я два раза упала, когда заезжала на эту гребаную гору. Содрала коленки, байк поцарапала. Это раз, — блондинка выдержала паузу и заговорила громче. — Потом в твоей норе полдня не было света, так что в туалет не сходишь по-человечески. Это два. Вечером, когда я ложилась спать, стали прилетать летучие мыши и кружить над кроватью, а сегодня я нашла в гостиной вот это, — по мере приближения к окончанию фразы ее голос становился громче и звонче, так что финальное “это” она уже выкрикивала.
Камера развернулась, и на экране появился невысокий коричневый диванчик, на котором свернулся толстый желто-коричневый питон.
— Ты видишь? — закричала девушка. — Видишь, я тебя спрашиваю? Что это такое? Как эту гадость убрать? Что мне с ней делать?
— Ничего с ним делать не надо, — Санчез затянулся из трубки и со свистом выпустил дым вверх над головой. — Это Ленин питон. — Что еще за Лена? — капризно спросила блондинка.
Санчез вытащил трубку изо рта. — Ты не расслышала, — засмеялся он. — Не Лена, а Лёня — сосед. Он этого питона давно подкармливает. — А я тут при чем? Скажи, чтобы забрал его. — Леня в Малайзии, поехал визу продлевать, вернется через неделю. — А ты когда вернешься? — А я пораньше. — Ну и дурак. — Что такое? — Ну как что? Опять по новой? Я тебе рассказываю про проблему, а ты мне какую-то чухню вешаешь на уши. Мне все равно, чей это питон. Хоть Лёнин, хоть Ленин, хоть Сталин с Троцким. Я его дома видеть не хочу, он меня пугает и нервирует? Неужели непонятно? Я хочу душ принять. Что мне делать?
Санчзез снова почесал трубкой гладкий череп. — Так иди принимай. Питон тебе мешает разве? — Мешает. — А как он тебе мешает, если он в гостиной, а душ в ванной. Пока ты будешь мыться, он уже уползет скорее всего.
Блондинка замолчала и выпятила губы. — Саша, ну ты что — правда дурак или меня за дуру держишь? Почему ты опять начинаешь все переворачивать? — Марина, я не могу тебе помочь, потому что я не вижу никакой проблемы. Питон кого-то недавно съел и ищет, где ему полежать и переварить. А тебя он съесть не может никак, даже при желании, поэтому ты ему не-ин-те-рес-на. — Неинтересна я _тебе,_ как я вижу. Вот скажи — почему у нас так всегда получается? — Я не знаю. — Я вчера смотрела эфир про отношения — там говорили, что нужно открыто говорить о своих переживаниях. И вот я тебе говорю: “Мне плохо. Убери эту дрянь ползучую”. А ты говоришь: “Нет никакой проблемы, иди мойся”. Знаешь как это называется? Это _газлайтинг_ в чистом виде. И еще обесценивание моих переживаний. Ты принижаешь мой опыт, ясно тебе? И потом — что значит “иди мойся”? А если он ко мне в ванную приползет или спрячется тут где-нибудь, а потом выскочит? Ну ты точно дурак, Саш. Как ты вообще такое предложить мог?
Сережа прикрыл рот рукой, чтобы не хмыкнуть слишком громко, но Санчез уловил движение и резко повернулся. — Кто там у тебя? — спросила Марина. — Товарищ приехал. Я тебе перезвоню попозже. Скатайся на пляж пока. — Да как я поеду — ты меня вообще слушаешь? — Марина закричала так, что Санчез убавил громкость. — Я же сказала, что боюсь одна съезжать с горы, она слишком крутая. И зачем я только согласилась сюда приехать, — она закрыла лицо руками и заплакала.
Санчез отложил трубку и почесал голову двумя руками. Выглядел он растерянно. — Марина, прости, пожалуйста, мне нужно идти. Я тебя уверяю, что все будет хорошо. Питон для тебя не опасен. Заодно, может, пару мышей поймает. Ты молодец, и у тебя все получится. Можешь надеть мои джинсы и куртку, когда поедешь вниз, — будет не так страшно спускаться. А когда будешь принимать душ — пой громко какую-нибудь песню, это помогает. Какую любишь. — Да пошел ты, — крикнула сквозь слезы блондинка и отключилась.
Санчез постучал по столу пальцами и выключил планшет. — Не умею я с женщинами, — смущенно сказал он и взял трубку.
С момента их приезда на остров он впервые был без кокона. Такую возможность Сережа упускать не хотел.
Он подошел, дружески похлопал Санчеза по плечу и сел за другой конец стола. — И чего — у вас всегда так? — Не всегда. Но частенько. Санчез затянулся и снова свистнул дымом. На этот раз себе в грудь.
Сережа попытался осторожно посмотреть на него в расширенном диапазоне, но ничего не вышло. Во-первых, Санчез не встречался с ним глазами. Во-вторых, он каким-то непонятным ему образом уклонялся. Как только Сережа устремлялся к нему вниманием, его отбрасывало назад. Ничего похожего прежде он не встречал. Даже без кокона Санчез был для него неприступен, и Сережа почувствовал раздражение.
— Слушай, если ты передумал, или что-то изменилось, или у тебя настроение не то — ты так и скажи. Отвезешь меня на сушу, и все дела. Вопросов нет. За баньку спасибо. Санчез устало на него посмотрел. — Я думал мы за ночь все сделаем, а мы даже не начинали, — начал наступление Сережа.
Санчез понимающе кивнул и затянулся. — Понимаю тебя. Планы — штука такая. — Да, такая, — добавил Сережа нажимая. — Я приехал сюда за тысячу с лишним километров от дома, провел здесь уже больше времени, чем в дороге, но ничего не происходит. Я только пью чай и листаю старые журналы. Я же не в баню приехал. И меня задевает вот эта недосказанность. Ты как будто все время чего-то не договариваешь и занимаешься своими делами. Мне некомфортно. Ты можешь рассказать, какой у тебя план?
— Где ты рукава испачкал? — не глядя на него спросил Санчез. — Что с ладонью? — Что? — ему показалось, что Санчез пытается неуклюже сменить тему, но на всякий случай он поднял руки и посмотрел на локти. Оба рукава толстовки были вымазаны в глине, как будто он упал на них, а на левой ладони была свежая ссадина. Ему стало не по себе. Утром, когда он умывался, ее не было. Ошибки быть не могло. — Что это значит? — уставился он на Санчеза. — Это розыгрыш какой-то? Можешь объяснить? — Да. — Ну давай. — Чуть позже. Уже скоро, — добавил он более мягким тоном, увидев Сережино возмущение. — Полистай вот пока. Он встал и взял с полки большой прямоугольный альбом “Карельские тайны”. Это было уже слишком. — Ты чего — серьезно? — Сережа уже не пытался скрыть или облагородить свое раздражение. — Ты мне фотки предлагаешь посмотреть?
— Да. — Санчез вдруг посмотрел ему точно в глаза. — Я очень серьезно. Как и накануне вечером, в его тоне и взгляде мелькнуло что-то такое, что заставило Сережу прислушаться. Он взял в руки альбом, посмотрел на обложку, положил его перед собой и собирался уже открыть, но вдруг замер и медленно поднял глаза на Санчеза. Тот казалось этого ждал.
— Это все уже было, да? — спросил Сережа, удивляясь глухому звуку своего голоса. — Ты мне его уже давал, и мы вот так же сидели, да? И я его уже открывал?
Санчез легонько кивнул, и глаза его сверкнули.
Сережа почувствовал, что руки похолодели, а сердце стучит очень гулко. — Сколько раз? — тихо спросил он. — Это пятый.
Голова закружилась, Сережа закрыл глаза, застонал и уронил голову на руки. — Что? здесь? происходит? — спросил он сквозь сжатые руки. Ты мне что-то подмешал в чай? Я не понимаю. Я ничего не помню. — Ты уже начал вспоминать. Дальше пойдет легче. — Что здесь происходит? — То, что ты хотел. — Как это работает? — Санчез не ответил. — А что было в прошлые разы? — Санчез покачал головой и показал взглядом на альбом. — Что ты киваешь? Можешь нормально сказать? Мне надо его открыть?
Санчез кивнул. — Так… — Сережа глубоко вздохнул и сглотнул. — Я сейчас открою, и там будет…, — он замялся. — Я не знаю как сказать… какая-то картинка… узор… так? — Да. Называй его “ключ”. — Хорошо. Ключ. Что мне с ним делать? Он на меня как будто нападает, и дальше я не помню… — Смотри очень внимательно. И не бросай тело. Придерживайся за дыхание или другой телесный якорь, как за перила.
Сережа положил руку на обложку, прислушиваясь к ощущениям. — Страшно. — Я уже сказал — дальше попроще пойдет. — Но ведь это пятый раз? Я пять раз это… — Нет смысла это перетирать, — прервал его Санчез. — Это не поможет. Открывай и помни про “перила”.
Сережа выпрямил спину и нащупал вниманием дыхание. Оно было зажатым и поверхностным. Несколько минут он наблюдал за движениями стенки живота и за ощущениями на кончике носа, пока не увидел, что вдохи и выдохи стали глубже и размереннее.
Он открыл альбом. >Добро пожаловать в красивый и загадочный северный край. Загадки петроглифов и древних лабиринтов, богатый животный мир, и, конечно, природа — дикая, суровая, таинственная и первозданная…
Ничего необычного не происходило. Сережа перевернул страницу, пролистал предисловие и статью о составителях. На странице оглавления в альбом была вставлена квадратная карточка из тонкого картона, вроде тех что бывают в настольных играх. Она была пустая, но когда Сережа захотел ее перевернуть и протянул руку, его охватило пугающее чувство дежа-вю. Сила, исходившая от карточки, была ему знакома, и это знакомство отнюдь не уменьшало волнение, а наоборот усиливало. Он посмотрел на Санчеза — тот возился с книгами на полке и, казалось, потерял к происходящему всякий интерес, но Сережа знал, что это не так.
“Да сколько можно бояться? Пятый раз ведь уже это делаю”, — с усмешкой подумал Сережа и перевернул карточку. С обратной стороны оказался странный рисунок, напомнивший ему орнаменты из книжек про индейцев разных стран. Образованные цветными точками линии сплетались в причудливый объемный шар. Все вместе было похоже на цветастого точечного осьминога.
Его хотелось рассмотреть получше, так что Сережа поднес карточку ближе и развернул ее на девяносто градусов — это почему-то показалось ему правильным. Узор подозрительно колыхнулся, словно живой, и в следующий момент Сережа застыл, потеряв способность двигаться. Его восприятие комнаты не изменилось, он видел все как и раньше, но двигать глазами не мог, все сознательные двигательные функции стали разом недоступны. Оцепенение на сессии у Дзико напоминало гипноз, а сейчас его как будто выключили специальным тумблером.
Короткий испуг сменился удивлением — как и тогда у Киры, он подумал, что знает о себе и мире очень мало. И одновременно в нем был кто-то, кто всегда это знал и терпеливо ждал правильного момента. Такого, как сейчас.
Мысли отдалились и замедлились, а внимание заострилось — схожее состояние было знакомо ему по медитации. Он увидел, как Санчез приблизился и поднес к его лицу карточку с новым узором. Как только глаза на нем сфокусировались, раздался высокочастотный писк. Причем раздался он не только в ушах, но и где-то в центре головы. Санчез одобрительно кивнул и мягко закрыл ему глаза. Писк быстро нарастал, и Сережа увидел на темном фоне узор, похожий на распускающийся цветок. Цветок раскрылся и надвинулся на него, отчего стало душно и неприятно. Казалось, что на него накинули плотный колпак, мешающий дышать, голова закружилась, а по телу побежали волны холода и жара. Непостижимая сила, исходившая от карточки, была прямо здесь, вокруг него, и она разбирала его на части, о которых он даже не знал. Или знал, но почему-то забыл.
“Как я мог забыть, что это так сложно? Больше никогда сюда не полезу”, — подумал он и услышал собственный смех. “Я каждый раз так говорил”, — понял он.
Сила вокруг него разошлась не на шутку. Она принимала разные формы — предметы, животные и человекоподобные существа. Все формы объединяла одна особенность — у них было много, очень много глаз. В этих формах сила сжимала его, растягивала в разные стороны, пронзала и обрушивалась сверху огромным тяжелым молотом или табуреткой. В Сережином представлении любое из этих действий должно было его убить, но этого не происходило. Он лишь чувствовал, как будто внутри его головы ярко вспыхивает и гаснет лампа, чтобы затем начать разгораться снова.
Параллельно вокруг него происходило какое-то дикое психоделическое представление — мультяшные гномы-клоуны выстраивались в шеренги и шли друг на друга, строя грозные рожицы. Кувыркаясь и подпрыгивая, гномы запихивали в себя мультяшную еду, хихикали и испражнялись. Когда шеренги сходились, то начиналась адская вакханалия. Гномы кричали, совокуплялись, дрались, протыкали и разрубали друг друга самым изощренными и варварскими способами, которое только можно было представить. Некоторые из них погибали сразу. Другие же, получив увечья, отползали и гибли чуть позже. Они умирали на передовой, рождались в тылу, отъедались и отправлялись на передовую. Глухая паталогическая бессмысленность происходящего навалилась лютой тоской. Она подминала под себя и шептала что-то скользко-неприятное и неразборчивое. Напряжение нарастало, Сережа чувствовал, что голова его вот-вот лопнет, и потому обхватил ее руками. Но голова не лопнула. В ней просто погасла одна лампа и зажглась другая, так что пытка продолжилась.
Придавленный этой беспросветной животной безысходностью, Сережа задрал голову наверх — туда, где в нормальном мире полагалось быть небесам. Высоко в воздухе висело огромное живое кольцо. Гигантский уроборос, собранный из тысяч таких же гномов, что истязали друг друга внизу. Змей откусывал кусок себя и одновременно удлиннялся, образуя устойчивый замкнутый контур существования. Сережа закричал, но звука не раздалось. Он ударил себя по щеками, но ничего не почувстовал. В детстве, если ему случалось погибнуть в страшном сне, он просыпался и вскоре уже смеялся над недавним страхом. Но сейчас просыпаться было некуда. А бессмысленное животное шапито-шоу продолжалось.
Сережа заметил, что бежит куда-то сломя голову. Он знал, что это бесполезно, но все-таки бежал. Тротуар под ним плавно качнулся, а затем, ускоряясь, поехал назад. Сережа побежал еще быстрее, но длинное красное щупальце догнало его и плотно обхватило лодыжки, заставив с размаху упасть на шершавую поверхность. Сжавшись в комок, он обернулся, готовясь встретить неминуемое. Огромный красный осьминог, в этот раз древняя сила приняла такой образ, навис над ним, загородив небо, а затем оскалился и разрубил его длинным зазубренным мечом.
Как и в прошлый раз Сережа не умер. А если умер, то не совсем. Даже будучи разрубленным или раздавленным, делая последний, как ему казалось выдох и закрывая глаза, он в следующий момент обнаруживал их открытыми, а себя целым. Но вот сам момент последнего выдоха с сопутствующими переживаниями был вполне настоящим. Он заставлял его сжиматься, убегать, кричать, закрывать лицо руками и зажмуриваться.
Жуткий цикл повторился еще несколько раз, пока наконец где-то на периферии ума не начало распускаться семя догадки.
Его не хотели убить. Жестокая карусель была своего рода тренажером, который помогал ему прийти к чему-то важному. И он пришел.
“Надо прекратить убегать и закрываться. Не отворачиваться и не закрывать глаза”, — вспомнил он мысль Филина и художника. Не сопротивляться. Просто смотреть.
В этот раз сила с карточки приняла образ огромного клоуна, размером с многоэтажный дом. Клоун громко захохотал, пожонглировал черепами, а потом они превратились в длинное острое копье, которым он пронзил Сереже грудь.
Вместо того, чтобы привычно зажмуриться и дать лампе погаснуть, Сережа, наоборот, до боли распахнул глаза и, собрав всю волю, расслабился, ощущая копье в своей груди. И тогда произошло чудо. Копье стало полым, превратившись в гигантскую соломинку для коктейлей, а клоун сжался в цветное переливающееся облако. Оно втянулось в соломинку, влетело по ней в Сережу и заполнило его целиком изнутри, так что он, наконец, вспомнил.
Пугающая древняя сила была Заугом, и он не просто не хотел его убить, а с самого начала ему помогал. Чтобы пройти за главную привычку, требовалось расцепиться с телом и умом, причем расцепиться осознанно. Страх, боль и безысходность исчезли, как будто их и не было.
— Зауг, — позвал Сережа. — Здравствуй, — ответил ему знакомый голос. — Сбавь, пожалуйста, свой восторг. Он мешает мне выпустить тебя.
Сережа хотел рассказать ему, чего он только что натерпелся, но заметил, что любые попытки посмотреть в прошлое, пусть даже совсем недавнее, вызывают дискомфорт и сбивают его ясность. — А ты разве сам не можешь его убавить? — Конечно могу, но сейчас ты должен сделать это сам.
Сбавить восторг оказалось на удивление просто, потому что жуткий Уроборос и космическое шапито уже почти выпали из памяти. Сереже казалось, что он сразу попал к Заугу, быстро проскочив какой-то хмурый туманный тамбур. Без контраста со страхом, встреча с Заугом перестала вызывать восторг и стала чем-то обычным.
— Достаточно, — произнес Зауг. — Выпускаю.
Сережа представил себя катером на причале. Катер был привязан несколькими тросами. Так же, как тросы соединяли катер с сушей, какие-то невидимые нити соединяли Сережу с телом и известной ему человеческой жизнью. И вот сейчас их по очереди отцепляли. Первая, вторая, третья, четвертая…
“Все ровно. Молодец. Так держать”, — прозвучал чей-то голос сзади, и Сережа узнал Санчеза. Похоже, он тоже все время был здесь, за его спиной, но суета и испуг не позволяли его услышать. Сережа вспомнил, как злился на него еще недавно и улыбнулся. А потом собрал внимание в точке чуть впереди лба и нырнул в открывшуюся зияющую темноту.