— Ты боишься летучих мышей? — спрашивала она голосом из страшных сказок.
— Нет.
— А если они очень большие?
— Тоже нет.
— А если они на тебя нападают, чтобы укусить? — Кира прыгнула на него и повисла, совсем как маленькая девочка. Сережа остановился и обнял ее.
— А если ты меня укусишь, я стану как ты?
— Да, у тебя отвалится член и вырастут сиськи…
— Хм… Если ненадолго, я согласен. Всегда хотел попробовать. Только я про другое… Я хочу… — он замялся.
— Говори, человек, чего ты хочешь? — Кире явно нравилась играть сказочного персонажа.
— Ну вот эти истории твои… Особые способности, учителя из других измерений, свобода от офисов и городских ритмов. Я смотрю на тебя или Игоря…Мне бы хотелось такой жизни, но не понимаю, как ее устроить. И так ли она хороша, как мне кажется.
— Ты безнадежен, — сказала она загробным голосом и сделала обычное лицо. — Не мы устраиваем жизнь, а она нас. Помнишь, как мама Форреста Гампа говорит ему, что Жизнь похожа на коробку конфет — ты не знаешь заранее, какая тебе достанется начинка.
— И что?
— А то, — снова ответила Кира смешным басом, — что конфеты могут иметь очень похожую форму и обертку, но начинка всегда разная. И пока не развернёшь и не откусишь — не узнаешь. Не ты выбираешь или делаешь начинку, а она тебя.
Кира выдержала паузу и вытаращила глаза
— Но большинство людей уходят отсюда, так и не развернув доставшуюся им конфету. Они остаются в обертках, и разворачивает их смерть.
Она освободилась из объятий и снова закружила вокруг, размахивая “крыльями”. Сережа двинулся вперед.
— Начинка — это мелодия? — спросил он через несколько шагов.
Пролетая мимо, Кира кивнула.
— Начинка — это начинка, мелодия — это мелодия. Смыслы разные, но иногда могут показывать в одну сторону. Игоря и Киру этот мир уже знает, а Сережу Кармякина только узнает. Поэтому лучше быть собой, прочие роли, как предупредил английский классик, уже заняты.
Сладкий запах ароматизатора в машине был таким густым, что пришлось открыть все окна. Но так было даже лучше. Ночная свежесть забиралась в салон и приятно холодила. Подключившись к стереосистеме, телефон выбрал случайный трек — DJ Taz Rashid Gold Flow.
Кира слегка покачивала головой в такт музыке, играя высунутой рукой с набегающим воздушным потоком.
Ресторан Эль Гаучо, где Андрей оставил мотоцикл, расположился напротив Павелецкого вокзала. Короткая дуга по Садовому кольцу заняла меньше десяти минут. Когда они заходили во внутренний дворик ресторана, Сережа посмотрел на телефон — часы показывали 22:22.
— Вот этот? — восторженно спросила Кира показывая на сверкающий хромом чоппер Harley Davidson в капельках воды. — А ты на нем уже ездил?
Сережа кивнул и открыл дверь. Менеджер ресторана, крепкий мужчина лет тридцати пяти в ладно сидящем костюме, выглядел очень уставшим. Но узнав, что они за мотоциклом, заметно повеселел.
— Очень хорошо, что вы сегодня приехали. Хозяин сейчас позвонил, сказал, что завтра утром приедет. Очень не любит он, когда здесь транспорт ночует.
Менеджер передал ключи, документы, шлемы и куртку.
— А куртка только одна, — сказал он, озадаченно посмотрев на Киру.
— Ничего. Я буду в волшебном пончо, — ответила Кира, примеряя перед зеркалом белый шлем с двумя стеклами — прозрачным и тонированным от солнца.
Пока Сережа протирал руль и сиденье тряпкой, которая нашлась в одном из кофров, Кира ходила вокруг, разглядывая мотоцикл.
— А что это за модель?
— Fatboy. На таком ездил герой Шварценеггера во втором “Терминаторе”.
— Фэтбой? Странно… Для толстяков что ли? — Кира засмеялась.
— Не знаю. Но Андрею он сразу понравился. Еще когда фильм только вышел.
— Да, красивый.
Сережа сел на байк, надел шлем и посмотрел на Киру. В круглом шлеме она выглядела инопланетным существом. Плед, действительно, смотрелся на ней как пончо. Чтобы понять, что это просто прямоугольный кусок ткани, нужно было внимательно приглядеться.
Он махнул ей головой, приглашая садиться.
— Ну что, ковбой, покатаешь меня? — хихикнула Кира и, не дожидаясь ответа, села сзади.
— Куда поедем?
— На смотровую, конечно.
Сережа вырулил на Садовое и плавно поехал, привыкая к забытым ощущениям. Последний раз он водил мотоцикл больше года назад и сейчас наблюдал, как в теле оживают сформированные когда-то рефлексы.
Кира оперлась на спинку и что-то пела, кажется, на испанском — сквозь два шлема Сережа плохо ее слышал. Когда он ускорялся она разводила руки в стороны, так что плед развевался сзади, как плащ супермена.
Несмотря на поздний час, на смотровой был аншлаг. Кругом поблёскивал хромированный металл, раздавался рев моторов, смех и громкие возгласы.
На самой площадке и на проезжей части вдоль нее плотно стояли мотоциклы всех мастей и их хозяева. Такие разные и одновременно похожие. Некоторые из них, заметив Киру с Сережей, пробегали по ним оценивающим взглядом и приветливо кивали.
— Гляди — песочница для взрослых, — весело сказала Кира. — Видел, сколько игрушек? И мы со своей приехали.
Сережа вдруг подумал, что смотровая площадка вечером подобна токовищу, куда люди приезжают посмотреть в первую очередь друг на друга, а уже потом на панораму города. Этакие ночные мотоциклетные смотрины.
Он пересекли площадку со стороны трамплина, и запарковались, не доехав немного до церкви. Неподалеку стояли два высоких пикапа с аэрографией. В кузове одного были установлены большие колонки, из которых качал deep house, а в другом танцевали две девушки в купальниках и ботфортах.
Сережа снял шлем и подвигал пальцами — с непривычки руки слегка подрагивали.
— Пройдемся до ГЗ? — предложил он.
— Что такое “гэзэ”?
— Главное здание, — улыбнулся Сережа, кивнув на высотку МГУ со шпилем в лучах ночной подсветки. — Это сленг МГУ-шный. Тебе дочка не говорила? Она на каком факультете?
— На экономическом, у них отдельный корпус тут рядом.
— Знаю, — кивнул Сережа. — Я в нем же учился, только на других этажах — математика и кибернетика.
— Ого. Ты не говорил.
Таскаться со шлемами не хотелось, поэтому Сережа оставили их на байке, прикрепив к рулю.
— Тут оставим? — Кира с сомнением огляделась.
— Ну ты заколдуй их, чтобы не утащили.
Они засмеялись и пошли к переходу.
Из белого двухэтажного автобуса рядом с ним высыпалась толпа азиатских туристов. Две бабушки в панамках почти синхронно харкнули на тротуар и пошли к центру смотровой.
— Что, Серый, интеллигентность жмет? — улыбнулась Кира, проследив за неодобрительным взглядом Сережи в сторону туристок.
— Да просто не люблю такую вот дичь азиатскую. Зачем вот так плевать?
— Это для тебя дичь. А для них такая же дичь заворачивать сопли в бумагу или тряпку и убирать в карман, как это делают у нас.
— Может быть. Но мне наш вариант ближе. У меня с ними разные карты реальности. Так сказал бы человек, который научил меня медитировать.
— А я бы сказала, что у вас разное положение точки сборки, а потому вы живете в разных версиях мира.
— А какая версия правильнее? — Загорелся зеленый, они пересекли дорогу и пошли по тенистой аллее. Людей вокруг стало резко меньше.
— Никакая. Любая версия реальности верна и не верна. На относительном уровне любая верна. На абсолютном — никакая не верна. Реальность не может иметь универсальную схему, учитывая разные обстоятельства бытия разных существ.
— Кажется, я это видел в какой-то рассылке Уробороса.
— Возможно. Рассылки любят использовать цитаты. Это Васубандху.
Сережа хотел спросить про Васубандху, но решил не перебивать, чтобы не потерять основную нить.
— Поэтому чем больше других моделей содержит в себе какая-то версия реальности, тем более умиротворенной и наполненной будет жизнь в ней, — закончила Кира.
— Ага. Тот же человек, что учил меня медитировать, как-то сказал, что большинство человеческих конфликтов решаются заменой союза “или” на “и”. Кажется, это об этом же.
— Да, но не забывай, что на абсолютном уровне все модели неверны. Потому что это только модели.
Сережа почтительно поклонился, а потом слегка толкнул Киру локтем.
— Кажется, тебе впору ставить монумент на аллее рюхов.
— Кого?
— “Рюхов”, — засмеялся Сережа. Слева от нас скоро начнется фонтан. А по его краям стоят монументы российских ученых прошлого. Когда я учился, мы называли это место “аллеей рюхов”. На сленге “рюхать” означало хорошо понимать что-то. “Прорюхать” или “разрюхать какую-то тему” означает глубоко в ней разобраться. А человек, который это сделал, — рюх.
Кира посмотрел на него с веселым любопытством.
— Ты такой забавный, когда вспоминаешь об университете. Тебе нравилось учиться?
Сережа задумался и покрутил головой.
— Я бы не сказал. На занятиях мне в основном было непонятно и скучно. Но мне очень нравилось зависать с друзьями, быть частью университетского сообщества и всего вот этого — он показал взглядом на высотку.
— Понимаю… — Кира посмотрела на высотку и взгляд ее стал задумчивым.
Какое-то время они шли молча.
— Слушай, — вспомнил Сережа возникший днем вопрос, — а ты поняла, что имел в виду Рома, когда бухтел про медитацию? Насчет того, что медитаторы все равно находятся в страдании, поскольку не видят, что их ум им не принадлежит.
— По-моему, это все о том же, с чего мы начали. Люди меняют одну версию реальности на другую, но глобально ничего не меняется. Мультик остается мультиком, только техника анимации меняется. Как сказал Инь Си, первый ученик Лао-Цзы: “Обыкновенные люди привязаны к тому, что находится вовне. Достойные люди привержены тому, что находится внутри. Мудрый знает, что и то и другое — неправда”.
— Это Рома что ли мудрый? — Сережа пнул носком камешек, и тот звонко отрикошетил от бордюра.
— Все относительно. И мудрость тоже. Каждый человек идет к ней своей тропинкой. В том числе Рома. Какие-то фрагменты мы видим ясно, но другие от нас ускользают. И потом, не надо путать мудрость и благость. Миф о том, что мудрый человек — это всегда добрый дедушка в белом, очень вредит. Он ничего не рассказывает про прошлое этого дедушки. Нельзя прийти к настоящей благости, не узнав своих демонов.
Они перешли еще одну улицу. Впереди оставался последний пролет аллеи, после которого начиналась площадь перед Главным Зданием.
— Ну а если без китайских цитат — что ты сама думаешь про медитацию?
— Знаешь kitchen King?
— Нет. Что это?
— Индийская приправа — смесь разных специй. Стоит ее добавить в любое блюдо, как оно становится “индийским”, — Кира улыбнулась и показала пальцами кавычки. — То, что сегодня продается на рынке медитации, я воспринимаю как kitchen King. Он хорош, но им одним сыт не будешь.
— А что может быть основным блюдом?
— Основное блюдо здесь одно — это сама жизнь, и она не продается.
— Красиво, но непонятно.
— Ничего. В следующих главах станет понятнее.
— Каких главах?
— Жизненных. Каких же еще?
— Ох мудра ты сегодня, матушка, — вздохнул Сережа.
— Да я нормальная. Это просто ты включаешь со мной неофита-простачка, а мне даешь шапку умной тети. Я вообще думала, что мы едем кататься и веселиться. А ты вот опять вынуждаешь меня “гурить”.
В ее словах была доля правды. И доля эта была большой. Очень большой.
— Я думал, ты уже привыкла гурить, нет?
— Если собеседник искренне хочет что-то про… рыхлить, да? Как ты там говорил это слово? Короче, если ты хочешь в чем-то разобраться, то я готова подсказать в меру своих сил. Но имей в виду, что иногда со мной можно просто гулять и дурачиться.
— Хорошо. Я просто…
— Я не благостная бабушка и Учитель с большой буквы. Для каких-то людей я наверняка мудрая, просто потому что со стороны многое бывает виднее. Ко мне, например, иногда приходят психотерапевты. Они помогают другим, но не могут помочь себе. Наши омрачения закрывают сами себя. Шоры не дают увидеть шоры. Поэтому хорошие психотерапевты ходят на личную терапию и заглядывают ко мне. А я хожу к своим учителям. И встречаясь с ними, я всегда вижу, как много работы мне еще предстоит. Я по-прежнему наступаю на старые грабли и раскладываю новые. Я не могу отпустить какие-то отжившие части прошлого и многого не вижу. Моя сила в том, что я нашла свою ветку на общем человеческом дереве, живу на ней, и в целом мне хорошо. Настолько хорошо, что я могу этим поделиться с теми, кто ко мне обращается. Я — Баба-Яга.
— А есть такое, чего ты хочешь, но боишься?
— Наверняка. У каждого такое есть, только увидеть это сложно. Иногда, например, мне кажется, что я хотела бы отношений. Но мне страшно, что это потребует от меня серьезно изменить мой уклад. А я к нему привязана и менять не хочу.
— А еще?
Кира молчала так долго, что Сережа уже собирался повторить вопрос или спросить что-нибудь другое.
— Еще мне хочется порой заглянуть за тот предел, который ты назвал главной привычкой. Я была там несколько раз, и понимаю, что пока не готова.
— Ты говорила, что для этого нужны другие учителя?
— Дело не в этом. Чтобы пройти за главную привычку, надо перестать быть человеком.
— Это так сложно?
— Это очень страшно. Потому что это проживается, как тотальный конец. Когда ты читаешь умные книжки о том, что Смерть может быть союзником, ты, возможно, думаешь “Ух ты. Классно”. Но когда ты с этим союзником встречаешься, ты кричишь благим матом и молишься лишь об одном — вернуться назад сюда и забыть эту встречу.
— Хм…
— Можешь описать свои ощущения от мысли, что ты умер?
— Охх… ну и вопросики пошли. Я раньше вообще не мог о смерти думать. Мысль, что жизнь будет продолжаться без меня, вызывала ступор. Когда я в детстве уезжал с родителями с какого-нибудь классного курорта, мне было трудно представить, что там все будет продолжаться после моего отъезда. Что в отеле будут также подавать завтрак утром, в бассейне будут играть дети, а на море продавать мороженое. Я не верил, что это может быть без меня. Мне казалось это странным и нечестным.
Потом я много лет не думал о таких вещах, либо думал совсем коротко. При мысли о смерти меня как будто отбрасывало от какой-то запретной двери. Так продолжалось до недавнего времени.
— А сейчас?
— Я не знаю как это объяснить, но что-то изменилось. После той ночи у тебя. У меня больше нет такого страха, как раньше. Сам страх есть, но он не такой однозначный. Я чувствую, что все не так, как я представлял. Вообще не так. И меня манит эта дверь.
— Мы все узнаем однажды, — тихо сказала Кира, скрестив руки на груди. — Не спеши.
— Я чувствую, что для этого не обязательно умирать. Во всяком случаем совсем. Ты говорила, что у тебя есть человек, который может туда провести. Можешь с ним познакомить?
— Знаешь, есть такая поговорка: если долго вглядываться в бездну, можно обнаружить, что бездна тоже в тебя вглядывается”.
— Пугаешь меня?
— Нет. Просто обратной дороги скорее всего не будет.
— Почему не будет — ты же вот нормально живешь, хотя ходила туда.
— Да, но… у меня не получилось, понимаешь? А если бы получилось, то мы бы тут не шли сейчас. Я так чувствую. Не знаю как объяснить.
Кира пожала плечами и взяла его за руку.
— Наверное я опасаюсь, что у тебя может получиться лучше.
Они вышли на угол площади и остановились.
— Хорошо. Я скажу про тебя Санчезу. Этой мой давний хороший друг, который помогал мне в Барселоне.
— Он иностранец?
— Это ник. Я скажу ему про тебя, и если он согласится, то напишет тебе сам и скажет, что дальше.
— А почему все так… сложно? Как в шпионском кино.
— Потому что ты хочешь заглянуть за кулисы представления. Туда нужен пропуск.
— Мне надо что-нибудь про себя рассказать?
— Я скажу все, что нужно. Если он согласится, то, скорее всего, тебе придется куда-то прокатиться. Может к нему на остров, а может куда еще.
— На остров? — удивился Сережа.
— Он большую часть года живет в Тае на Пангане.
— Хм… Я слышал это название сегодня в лофте и видел в рекламе некоторых выездных курсов. Ты там была?
— Да, пока дочка в школу не пошла, я зимовала в разных местах. В том числе там. Три сезона.
— И как тебе?
— Здорово, но, как видишь, в итоге я живу тут. Мой роман с островом был бурным, но не слишком долгим. Как у Бегбедера — “Любовь живет три года”. Место интересное, но не мое.
— А мне стоит съездить, как думаешь?
— Не знаю, это тебе решать. Но если соберешься — то советую ехать минимум на три месяца, а лучше полгода — иначе трудно понять специфику.
— Полгода??? — Сережа остановился и вытаращил глаза. — Ты шутишь? Я еще не придумал, как мне хотя бы на месяц бизнес оставить.
— И это говорит человек, который собрался заглянуть за смерть.
— Ну серьезно. Полгода — это очень много. Это же переезд по сути.
— Ну и что. Почему бы не переехать. И потом, это смотря как относиться. Кто-то живет там уже несколько лет и продолжает арендовать мопед и бунгало для пакетных туристов, где из мебели только кровать, стул и гамак. Такие люди обычно говорят, что дом у них где-то здесь, а на острове они временно. Хотя, повторюсь, живут они именно на острове. А кто-то приезжает на три месяца без конкретных планов, через месяц уже закупает тридцать мопедов и начинает их сдавать. К концу третьего покупает землю, получает новую визу и начинает стройку виллы. В общем, что такое переезд — каждый решает сам.
— А у тебя как было?
— Первые три месяца я жила как турист, а потом купила мопед, познакомилась с Санчезом и переехала к нему.
— Так вы с ним встречались?
— Нет. Я искала место для своих классов и нашла одного йога из России. Он жил на горе, и у него была классная площадка с видом. Я стала проводить там занятия и вскоре познакомилась с хозяином земли — он тоже оказался русским. Это и был Санчез. Я ему немного помогла по здоровью, и он в качестве благодарности выделил мне во временное пользование на горе один рай с уютным домиком.
— Прямо таки “рай”?
— “Рай” — это шестнадцать соток по-тайски. Так вот, когда я туда переехала, я вскоре стала задаваться новыми для себя вопросами. Что вообще такое для меня дом? Каким критериям должно соответствовать место, чтобы быть моим домом? Я размышляла об этом, разговаривала с другими людьми и обнаружила, что ответы очень разные. Для одного важно, чтобы жилье было в его собственности, а для другого — нет. Кому-то важно иметь гражданство, а кому-то — своего кота. Для кого-то нет дома без своей стиральной машины. А для кого-то без большого углового дивана или широкоформатного монитора и дорогого рабочего кресла. А для меня вот оказалось важным, чтобы менялись времена года, как у нас.
— А что там вообще происходит на острове?
— Много всего. Остров маленький, но живет активно и граней у него много. Есть, понятно, чисто туристическая — море, пляжи, водопады, слоны, вечеринки, массаж. Есть отшельническая — выстроить виллу на горе и смотреть на море. Или забраться в джунгли и поселиться там в бамбуковой хижине. Есть ЗОЖная — детоксы, йога, фитнесс. Есть тусовочная — ночные пати по двое суток. Есть рабочая — некоторым приятнее нажимать кнопки лэптопа, глядя на море, а не на Сити или Третье кольцо.
— А почему в тренинговых кругах Панган так популярен?
— Вот посмотри на себя. Жил себе жил Сергей Кармякин, делал свой бизнес, и вдруг “бац” — и понеслось.
— “Понеслось” не то слово, — усмехнулся Сережа.
— А так оно и бывает. Читаешь ты человека в соцсетях, и все вроде как у всех. В кино сходил, работу поменял, ребенок в школу пошел, в отпуск съездил, выложил фотку. Кто постарше — про бизнес пишет или про политику. И вдруг что-то происходит, и человек начинает писать про психологию, коучинг, детские травмы, смысл жизни, духовность, шаманов и эзотерику — нужное подчеркнуть.
Они синхронно забрались на бордюры и обогнули с двух сторон широкую лужу.
Независимо от того, что подчеркнуто, суть одна — у человека возникает какая-то неудовлетворенность, и просыпается желание ее закрыть. Оно может быть выражено как душевная боль или интерес. И эта сила начинает человека тормошить и раскрывать в нем то, о чем он сам раньше не знал.
— Да-да, это я все знаю.
— Вот и славно. Тогда ты также знаешь, что период этот непростой и для самого человека, и для окружающих. Игорь сегодня говорил об этом. Им кажется, что человек сломался, запутался, и надо его спасать. А ему кажется, что спасать надо их. Когда человек понимает, что это невозможно, то решает их не спасать, а самому от них спастись. И вот тут на его пути возникает Панган, Бали, Гоа, Мексика и другие подобные места.
— А почему они возникают?
— Потому что люди в переходных стадиях уже много десятилетий туда ездят, и в результате там сформировались своеобразные точки притяжения. Есть и более глубокие причины, но о них лучше Санчез расскажет, если попросишь.
— Хм… То есть там происходит концентрированное вылупление? На единицу площади приходится большее количество вылупляющихся людей, да? Видишь, как на меня действует близость университета? — улыбнулся он.
— Концентрированное вылупление, — повторила Кира, пробуя слова на вкус. — Да, пожалуй. Вылупление — это, по сути, роды. Так что Панган похож на большой родильный дом, только не физический, а духовный. При этом каждый работает на своем уровне. Кто-то уже добрался до светлых этажей, а кто-то пока продирается сквозь темные подвалы. У некоторых блендер в голове крутится так яростно, что эмоциональное дерьмо летит во все стороны, как у бегемотов.
— Почему бегемотов? — не понял Сережа
— А ты посмотри на ютубе, как бегемоты какают, если не видел. Я вот однажды попала под такой обстрел на сафари.
— Умеешь заинтриговать. Посмотрю.
То есть там куча экзальтированных людей, бесконечные семинары по саморазвитию и астральная возня, как сегодня в лофте?
— Это нормально. На первых стадиях вылупления духовность подобна еще одному каналу на телевизоре. Люди продолжают прежние игры, но с новыми понятиями. Раньше они мерялись дорогими игрушками, — Кира кивнула в сторону смотровой, — а теперь они меряются элитностью и эксклюзивностью терапевтов, коучей, учителей и шаманов, до которых им удалось дотянуться. Сколько у кого часов терапии и медитации, сколько церемоний, какие курсы, ретриты и посвящения в твоем резюме.
— Что-то я пока не понимаю, зачем туда ехать?
— Да не обязательно тебе туда ехать. Я просто сказала, что Санчез может тебя туда позвать, но возможно он предложит другое место. Панган — это как тамбур. Можно туда выйти покурить и поболтать. Можно затем вернуться, а можно пойти дальше. Можно там поселиться и можно там потеряться.
— Поселиться в тамбуре? — Сережа живо вспомнил подмосковные электрички. — Так себе удовольствие…
— Это очень красивый тамбур. Тропический. Но если слово не нравится, можно сказать “сени”.
— Хм… Где-то я уже про сени слышал. А что они разделяют?
— Какие-то миры. Точнее не скажу, я ведь оттуда вернулась, поэтому не знаю. Может, ты теперь выяснишь и расскажешь.
…
Дальше >