…
Леха отпил сок и немного подержал во рту, как это делают винные дегустаторы.
— Акваланг. Дает возможность поплавать вокруг лодки, посмотреть на морских обитателей. Можно и подальше отплыть, поплавать вокруг.
— Я читал, что в штатах собираются начать использовать грибы в психотерапии.
— Это давно делают во многих странах, просто почти везде незаконно. А сейчас потихоньку легализуются.
— Ты как-то скептически говоришь.
— Потому что психотерапевтическая работа — это очень поверхностный слой. С другой стороны, — Леха допил сок, — без него дальше лучше не соваться.
— А ты к индейцам за такими аквалангами катался?
— Ну да. Погулял и вернулся, — Леха погрустнел. — Все это экскурсии, понимаешь? Они ничего принципиально не меняют. А порт приписки — здесь, на лодке. И никаких выходов нет, только переходы.
— Переходы куда?
— Не в этом дело. Я хочу сказать, что с помощью разных средств ты можешь заглянуть в другие миры, их действительно много, но наше место здесь. Где родился, там и пригодился.
— А какой прок тогда на них смотреть?
— Это каждый сам решает. Может для тебя и нет никакого. Мне было полезно увидеть, что я вообще ни хрена не знаю о этом мире. Как и большинство его обитателей.
— Ну это и я так уже про себя понял. А ты понял что-нибудь про подлодку? Как она устроена? Что ее поддерживает в рабочем состоянии? Например, советник из Ваймэ говорит, что все дело в информационном нарративе, внутри которого мы растем.
— В чем? — сморщился Леха.
— информационный нарратив, то есть идеология. Все те истории, которые нам с детства рассказывают родители, друзья, учителя, телевизор и интернет. И дальше мы сами начинаем их пересказывать другим. А все общение по большей части нужно для того, чтобы подкреплять свои правила и передавать их другим. Чем больше людей транслируют историю, тем громче она и крепче ее власть. Их еще иногда называют идеологическими химерами.
— Усложняет твой чувак, можно попроще. Без химер и “норматива” этого, или как там ты сказал. Это попросту фильтр, через который ты видишь жизнь. А то, что в разговорах мы все друг другу что-то втираем — так это давно известно. Но меня это не парит, у меня всегда вилка с собой.
— Какая вилка?
— Чтобы лапшу с ушей снимать. — Леха засмеялся своим фирменным смехом. Несколько соседей снова на них покосились.
— Чтобы она работала, нужно знать крючки, за которые к тебе привязаны ниточки этих химер, как ты выразился.
— крючки понятные — вина, амбиции, страхи…— начал перечислять Сережа.
— Это все на поверхности, а главный крючок в глубине один — страх смерти.
— Разве?
— Конечно. Очень ловко придумано. Он охраняет периметр подлодки, чтобы никто не убежал и служит фундаментом для всех других страхов, которые нам втирает этот “норматив”. Я называю их “страховой соц.пакет” — Леха снова громко засмеялся. — Понимаешь, о чем я?
— Не совсем. Что это такое?
— Страховой соцпакет — это вся та психологическая ботва, с которой большинство людей носится — быть плохим ребенком, родителем, работником, начальником, предпринимателем, остаться без денег, заболеть, быть неизвестным, одиноким и вся остальная пурга. Только не говори, что у тебя такого нет.
— Я и не говорю. Мне это знакомо. Только я не понимаю как, например, связаны страх смерти и боязнь быть неизвестным?
— Очень просто. Ты только что рассказывал, что общение нужно для подкрепления своего “норматива”…
— “Нарратива”
— ну нарратива, пожалуйста. Скажи лучше “жизненного сценария”. Личность просит подтверждения и одобрения. Психологи это называют социальной валидацией — я тут с одним общался, вот выучил слово какое. Сто лайков под постом поднимают твое настроение больше, чем три. Если истории никого не цепляют, то Личность, состоящую из этих историй, начинает колбасить. “Со мной что-то не так, я никому не нужен, меня никто не любит, не видит, меня нет” и вот это все. Страх быть неизвестным — это страх небытия, то есть все тот же страх сдохнуть. И то же самое с остальными социальными страшилками — они все в конечном счете ведут туда же. Красиво, да?
Сережа не понял, к чему относятся эти слова, потому что перед Лехой поставили большую треугольную тарелку, в центре которой красовалась персиковая Панна-Кота.
— Ты хочешь сказать, что идеологии крепятся к этим страхам?
Леха покачал головой.
— Они не просто крепятся, они их создают. Все страхи кроме первобытного страха смерти созданы идеологиями. Каждая содержит в себе “или/или” — или ты делаешь, как я говорю, или ты умираешь. А когда такой крючок появляется, всегда находится что-то, что будет за него цепляться и дёргать.
— Что-то опять выглядывает матрица и вселенский заговор, да? Сюда ты клонишь? Скоро до мавзолея доберемся с мумией.
— Не доберемся. Я хочу сказать, что цели государства и отдельной личности не могут совпадать. Государству нужно немного умных и много верных. Личность хочет свободы, признания, развития. А государству необходимы руки и мозги, которыми оно может управлять. Поскольку управлять свободными зрелыми личностями очень сложно, все граждане с рождения выращиваются в соответствующей информационной среде, где полноценное вызревание невозможно. Для государственной машины личность — это его винтик или смазка. Некоторые винтики более ценные, некоторые менее, но все они винтики. И понятно дело, что государству необходим контроль над этим винтиком, оно должно уметь им управлять. Решать куда ему закручиваться и насколько. Или что смазывать, если это масло. И так на сегодня устроено любое государство — все хотят управлять и потому каждый заливает гражданам соц.пакет и свою идеологию.
— А что ты предлагаешь? есть какие-то конструктивные идеи? Тебя не удивляет, что об этом так мало говорят, если масштаб столь велик?
— Большинство людей не видят этого, потому что привыкли смотреть только в будущее. Там они ставят цели, составляют планы и надеятся, что будущее будет лучше настоящего. Но когда оно приходит, то тоже оказывается… настоящим, — Леха развел руками как фокусник, изображающий удивление.
— Песенку “Голубой вагон” помнишь ?
_>И хотя нам прошлого немного жаль, _
_>Лучшее, конечно, впереди_
— Вот все туда вперед и таращатся, вместо того, чтобы под носом посмотреть. Классический троян — так это у вас айтишников называется, да? Когда внутри безопасного файла спрятан вирус.
Сережа хотел сказать, что вряд ли этот троян делался специально, но Леха не ждал комментариев. Сережа проверил кокон и вернулся к салату.
— Так и здесь. Под видом милой детской песенки в ум передаются установки, которые человек сам себе напевает потом всю жизнь. И это только один пример, а в каждой культуре таких троянов тысячи — в песнях, поговорках, фильмах. И в итоге каждый по-своему несчастен, но надеется, что завтра будет лучше, пока однажды не понимает, что никаких “завтра” ему уже не светит, или их осталось так мало, что “поздно пить боржоми”. Вроде еще ничего не было, а уже ничего и не будет.
Ты кстати спроси свою “бабу Ягу”, — Леха показал пальцами кавычки, — что она об Ошо думает? Если она тантру ведет, наверняка использует его техники. Очень любопытный был товарищ, я таких люблю. Он как-то сказал: "Вначале удивляешься, как быстро проходит день, а потом понимаешь, что это был не день, а жизнь."
Лехин способ изложения был по-прежнему ему не близок, но сами мысли были интересными. Размышляя о голубом вагоне, Сережа, в частности, вспомнил, как смотрел после первой холотропной сессии на реку. Он подумал, что черновик, который тогда закончился, существовал только в его уме и был порожден устойчивой привычкой смотреть вперед. Хотя было неясно, имелась ли тут связь с голубым вагоном.
— Грустноватая у тебя картина про государство, бро.
— Вот я и грущу, — отозвался Леха. — Но сильнее всех грустят те, кто старался все делать “правильно” — действовал по предлагаемым государством инструкциям, не подвергая их сомнению и ожидая, что в старости государство поможет и похвалит. Но если человек доживает до старости, он оказывается совсем в другом государстве, чем в молодости. Другие приоритеты, другая власть, другие правила. И старики государству не очень-то нужны. Какая помощь может быть маслу от двигателя? Масло просто сливают и заливают новое.
Сережа отодвинул тарелку, вытер губы и посмотрел на улицу. Там шли люди, многие из которых улыбались и обнимались. По дороге то и дело проезжали сверкающие автомобили, расплескивая из открытых окон громкую музыку. Странно было осознавать, что это и есть тот мир, о котором говорил Леха.
— Ты думаешь, я все это придумал? Понимаю. Мне раньше казалось, что в человеческом племени есть кто-то, кто знает ответы. У кого есть общая картинка. И я хотел его найти, чтобы он мне рассказал. Но все оказалось сложнее. Никто ничего не знает.
— Может ты просто еще не нашел? — сухо спросил Сережа, посмотрев на Леху. Я не верю в заговор государств против граждан. Просто у власти другая точка зрения. Так же как как наемный сотрудник редко может понять собственника компании, мы с тобой не понимаем многих действий государства. У власти и правящих элит другая картинка и другие цели. Какие-то слои населения неизбежно оказываются ущемлены.
— Серега, это понятно, — кивнул Леха, — но я о другом. Я хочу сказать, что даже со своей высокой колокольни власть не видит дороги. Миром никто не управляет, и это, если вдуматься, гораздо страшнее. Подлодка хаотично дрейфует в неизвестном направлении, а капитаны рассказывают личному составу сказки о предполагаемом маршруте, чтобы те не волновались.
— Надоело умничать, — сказал Сережа и махнул рукой. Много мы с тобой тут знаем про картинку государства? Что у тебя с катером-то случилось?
Леха помолчал, словно прикидывая, рассказывать или нет, а потом хитро улыбнулся.
— Что-что? Продал я его.
— Продал? Кому? В смысле — почему? Ты же только купил его.
— Ну да. У одного депутата купил, а другому в итоге продал. Лям правда потерялся по дороге, ну что делать.
— Так почему продал-то?
— Я же говорю — кайфовать тоже устаешь. Я сначала повелся, что такой катер в Рашке один. Люблю, когда у меня эксклюзив. А через неделю понял, что не торкает. Раньше любил, а теперь не очень.
— Ну ты даешь…
— А что даешь? Раньше я бы себе даже признаться в таком не смог. Сидел бы с ним и изображал радость. А тут выставил на продажу почти сразу человек нашелся — подфортило конкретно. Крендель вроде меня. Что — смешно тебе?
— Да, гораздо веселее, чем от прошлых твоих рассказов.
— Ну а что? Вот увидел ты мороженое классное на витрине — можно ходить и слюни пускать, а можно купить попробовать и понять, что не нравится оно тебе и отдать кому-нибудь другому.
— А чего ты тогда страдал, когда я тебе позвонил?
На мгновение Леха стал очень серьезным.
— Я не смогу объяснить, — тихо сказал он. — Мне кажется, у меня что-то забрали, но я не понимаю что.
Сережа хотел спросить поподробнее, но Леха уже привычным щелчком сменил модус поведения и расплылся в озорной улыбке.
— Ну чего — кататься куда-нибудь поедем? Или мне скрипачку соблазнять? Решай быстро, а то она, кажется, собирается уходить.
— Соблазняй, — кивнул Сережа. — Я погуляю и поговорю с твоими тараканами, которых ты тут мне отгрузил.
— Береги их и не выбрасывай, они все отборные. А совращенная скрипачка будет на твоей совести, так и знай.
— Не будет. Катись уже.
— Окей, — подмигнул ему Леха. — Все, Кощей, я пошел. Удачи с Бабой Ягой. — он наклонился в сторону и поглядел за спину Сережи — Видал, какие пальцы изящные? А как держится? Нефертити, ей богу. Пришли потом счет, я тебе скину за себя.
Он сгреб со стола телефон и бумажник, пружинисто встал, подмигнул Сереже и направился к столику позади него. Вскоре оттуда послышался женский смех.
Когда спустя 10 минут Сережа вышел на улицу, Порш отъезжал от тротуара. Леха в темных очках был сосредоточен и весь его облик как бы говорил “Бонд. Джеймс Бонд”. Девушка справа улыбалась и что-то ему оживленно рассказывала, повернувшись в кресле.
Поток машин почтительно замедлился, впуская в себя Порш, и, прежде чем рвануть с низким рокотом вверх по Никитской, Леха стрельнул глазами в сторону Сережи, и сложил на мгновение пальцы на руле буквой V.
После еды хотелось пройтись, так что самокат Сережа брать не стал.
Неспешно поднимаясь по Никитской, он прокручивал разговор и его неоднозначное послевкусие. Беседа получилась какой-то рваной и поверхностной. Вроде бы говорили о важном и интересном, но на душе было неуютно. Сережа был рад видеть друга и одновременно чувствовал, что устал. Он в очередной раз подумал о калейдоскопе состояний, который всегда вращается, и понял, что завидует Лехиной способности переключаться. В расстроенном состоянии Сережу совершенно не тянуло флиртовать, а Леха, казалось, наоборот — через флирт исцелялся. Это был его отшлифованный годами ключ, который безотказно работал. Тут можно было даже позавидовать.
Он вспомнил слова художника о тренажере, и неожиданно увидел их по-новому. Тогда он понял их как рекомендацию делать постоянный выбор двигаться в сторону света. Сережа назвал это “выгребать из внутреннего болота”. Сейчас же тренажер открылся с другой стороны. Идея была не в том, чтобы грести из болота, а в том, чтобы в него не соскальзывать. А для этого следовало непрерывно внимательно наблюдать и замечать момент, когда начинается соскальзывание.
Какой-то рассудительный внутренний голос попытался начать логические рассуждения, но Сережа не стал его слушать. Он чувствовал, что нащупал что-то важное. Он знал это, потому что на душе стало светлее.
Дома он уселся в кресло с ноутбуком и запустил “читалку”, куда он накануне загрузил несколько книг, написанных мастерами Дзен. Открыв томик Кодо Саваки Роси на случайной странице, он прочитал следующий фрагмент:
>Иногда тебе хорошо, иногда плохо — но разве стоит терять голову из-за сегодняшнего настроения? Когда ты однажды все полностью отпустишь, то увидишь, что на самом деле это все не играет никакой роли. Ты должен умереть, чтобы вести счастливую жизнь.
За окном раздался знакомый звук, и в комнату мягко впрыгнул рыжий кот. Он подошел к креслу и сел, пристально глядя на Сережу. Он даже дал себя погладить, хотя и не проявил при этом особой радости. Его расширившиеся в сумерках зрачки почти полностью закрывали радужку, делая взгляд каким-то потусторонним. И еще напоминали клубного тусовщика на стимуляторах.
Сережа засмеялся и открыл другую книгу. Это был корейский мастер Сунг Сан.
> Люди многое понимают. Мы понимаем, что небо синее, а деревья зеленые. Мы понимаем, что это река, а это гора. Вот собака, а это кошка. Мы всё понимаем. Но на самом деле мы ничего не понимаем, потому что понимание, которое мы считаем истинным, — это просто переданное нам чужое представление. Оно не является нашим собственным истинным представлением. Мы говорим: «Небо синее». Но небо не говорило: «Я синее». Оно даже не говорило: «Я небо». Вы говорите: «Дерево зеленое». Но дерево не говорило: «Я зеленое». Собака не говорила: «Я собака». Кошки не говорят: «Я кошка». Люди создают все эти имена и формы и привязываются к ним. Например, как вы опишите лай собаки? Корейцы говорят, что собака лает так: «Вонг! Вонг!» В Китае говорят: «Ву! Ву!» В Америке: «Вуф! Вуф!» Поляки говорят, что собака лает: «Хау! Хау!» Все эти звуки разные! Какой из них правильно передает лай собаки? «Вонг! Вонг!» — неправильно, по-китайски «Ву! Ву!» — неправильно, по-американски «Вуф! Вуф!» или «Хау! Хау!» — неправильно. Разные люди произносят разные звуки. Но все они неправильно передают собачий лай. Это человеческий лай — ни одна собака так не лает. На самом деле собака никогда не называет себя собакой. Идите и спросите у собаки: «Ты собака?» Может быть, она даст вам неплохой ответ.
Сережа прикрыл глаза. Пройдясь по тропинке слов, внимание неожиданно отлепилось от объектов и оказалось висящим в пустоте без точек опоры. Это было страшно и одновременно освобождающе. Ощущение было отчасти знакомым — в первый раз оно пришло незадолго до прогулки с Михаилом около Новодевичьего. Тогда Сережа впервые обнаружил иллюзорность календаря, а следом за этим зашатались и другие подпорки договорной реальности. Но сейчас эта пустота проживалась более отчетливо, меньше пугала и больше освобождала.
Сережа открыл глаза и посмотрел на кота — тот лежал на полу, как маленький сфинкс, и тихо урчал. Решение пришло само собой. Сережа взял телефон и отправил сообщение:
— Добрый вечер. Буду рад попить чаю на днях, если вы еще в городе.
— Привет. Заходи завтра в 7.
Дальше >